Однако больше, чем классификация, меня заинтересовало то, что скалы Вавилона оказались демаркационной линией между зонами обитания двух подвидов, сходных решительно во всем, кроме окраски. Очевидно, и те и другие имели общих предков. В последующие недели я обследовал буквально каждую пядь земли на острове и выяснил, что эти родственные подвиды не живут вместе ни в одном районе, кроме небольшого участка протяженностью в несколько миль недалеко от Метьютауна. Там же я нашел несколько экземпляров, представляющих переходную между двумя подвидами форму – это как бы полу-maynardii и полу-maynardii uniformis – так был назван новый подвид.

Линия, проведенная от скал Вавилона до того места, где в последний раз встречается новая ящерица, делит Инагуа как раз пополам и идет под прямым углом к направлению движения ветра. Maynardii – ящерицы подветренной стороны, uniformis – жители наветренной части острова. Эта же линия указывает на распределение и характер растительности острова. На подветренной стороне растительность густая и переплетающаяся, заросли местами совершенно непроходимы. На наветренной стороне растительность редкая и стелется по земле, а местами и вовсе отсутствует.

Находка новой ящерицы вдохнула в меня силы, и я, не обращая внимания на все свои болячки, бодро двинулся дальше. Странный народ натуралисты! Каким пустякам они способны радоваться! До лагуны Кристоф оставалось еще не меньше четырех миль, но я так воспрянул духом, что решил обязательно заночевать у останков нашего суденышка.

К закату я добрался до группы коралловых домиков с крышами из пальмовых листьев. Там я набрал пресной воды из бочки, выставленной под водосточный желоб. Вода была темно-коричневая, почти кофейного цвета, кишела личинками москитов и на вкус оказалась препротивной. Но все же лучше что-нибудь, чем ничего, и я наполнил флягу до краев.

В поселке было около тридцати домов, вернее, не домов, а лачуг, способных служить лишь защитой от ветра, – все с земляными полами и все покинутые. Они располагались группами у самого берега; группа хижин семейства Дэксон находилась дальше всех от воды, я прошел мимо них, хромая, хотя уже давно заменил дощечки, служившие стельками, пальмовым волокном, вполне эластичным, но сильно натиравшим ноги. Как завершить путешествие по острову без обуви, для меня было неясно.

Я сделал привал, поел, вымыл ноги в яме, заливавшейся во время приливов морской водой. Я почувствовал усталость, настроение у меня испортилось. Радость по поводу находки новой ящерицы уже прошла, сказывалось напряжение перехода по скалам Вавилона и зыбкому песку. И тут снова, как это уже раз случилось со мною в болоте, куда я попал, гоняясь за колпицами, у меня мелькнула мысль: распространение ящериц – неужели это так важно, чтобы ради этого отдавать себя на съедение москитам, изнывать от жары, пить вонючую воду и довольствоваться одной банкой мясных консервов в день? Мне вспомнилось, как однажды, читая лекцию перед студентами, я между прочим заявил: если экспедиция правильно организована, участники гарантированы от всяких злоключений. Вот и сиди теперь босой, в пятидесяти милях от базы, без всякой пищи, с одной фляжкой воды шоколадного цвета! Я невесело усмехнулся…

Луна уже около часу висела в небе, когда я доковылял до лагуны Кристоф и взобрался на отвесную скалу перед «Василиском». Мой когда-то прекрасный парусник лежал на боку, зарывшись в песок, уже недосягаемый для волн. Луна мягким светом заливала его палубу, и на минуту мне показалось, что он почти не поврежден. У меня перехватило горло, я соскользнул с крутого откоса и тут только увидел, что сталось с парусником: в бортах зияли большие пробоины, палубный настил был во многих местах проломлен и доски свисали внутрь. Мачта была сломана у самого основания, бушприт висел под каким-то нелепым углом. В массивном дубовом борту зияла большая дыра, в которой торчал кусок ветвистого коралла. Сквозь развороченную палубу я залез внутрь и увидел хаос нагроможденных досок, кучи наваленного дерева. Где стол, книжные полки, койки? В полумраке я разглядел следы, оставленные топором вокруг тех мест, где когда-то находились бронзовые обкладки иллюминаторов и другие металлические детали.

Я выбрался наружу и вернулся с коробкой спичек. Собрав две кучи мелких щепок и планок, одну в углу разбитой каюты, другую в трюме, я поджег их. Вскоре стало так жарко, что мне пришлось отойти подальше. Я долго стоял на берегу, глядя, как огонь рвется к небесам. Высушенное солнцем дерево быстро разгорелось, и вся внутренность судна запылала ярким пламенем. Берег на несколько ярдов в окружности озарился багровыми отблесками. Крабы-призраки[37], застигнутые пожаром, поспешно отступали и прятались в норы, отбрасывая длинные, колышущиеся тени.

С вершины откоса я наблюдал, как пламя уничтожает судно. По мере того как обугливались шипы, одна за другой отлетали доски и, разбрасывая каскады искр, дымясь, падали на песок. Палубный настил вспыхнул сразу и обрушился, обнажив каркас из шпангоутов и бимсов. Крепкий дуб горел, яростно треща и взрываясь. Пламя охватило форштевень и рубку и, раздуваемое ветром, с ревом перекинулось на массивную корму. Вскоре корма отвалилась и рухнула на берег. Затем сгорела и нижняя часть судна. Шпангоуты упали на песок и огненными дугами лежали в груде раскаленных углей, а затем смешались с ними. Огонь стихал, стал вишнево-красным, и вскоре на месте судна осталась лишь куча тускло тлеющих углей.

Пристроившись за небольшой дюной, я заснул. Погибнуть в пламени – более достойный конец, чем лежать развалиной на пустынном берегу и медленно гнить. Окончательное уничтожение судна положило конец всем моим сожалениям, и с этого вечера история с кораблекрушением стала достоянием прошлого.

Проснувшись утром, я почувствовал себя отдохнувшим – впервые за всю последнюю неделю. У меня разыгрался аппетит, и я стал придумывать, чего бы поесть. Мясные консервы кончились, и я об этом не жалел, хотя не имел ничего взамен. Как ни странно, уныния и чувства одиночества, которое мучило меня накануне, как не бывало. Кстати сказать, физическая усталость, накапливавшаяся во мне начиная с того дня, когда я забрался в болото в погоне за колпицами, и усиливавшаяся после каждой беспокойной ночи, проведенной мною на непривычно жестком каменном ложе, не защищенном от ветра, а также от палящей жары и скудного питания, достигла прошлым вечером своей высшей точки. Я проходил закалку, и она показалась мне несколько резковатой после комфорта моей коралловой, крытой пальмовыми листьями хижины.

Казалось бы, после всех лишений и невзгод, после долгого и трудного перехода к лагуне Кристоф я немедленно поверну домой. Но ничего подобного не случилось.

Во многих книгах Вест-Индские