Не касаясь множества других небрежностей и ошибок, в изобилии рассеянных на рассматриваемых сорока страницах книги, остановлюсь на том вопросе, которому сам Л.Н. Гумилев отводит определяющее место. Сущность этого вопроса можно изложить так: Л.Н. Гумилеву кажется, что «Слово о полку Игореве» написано в середине XIII в. для того, чтобы в завуалированной форме высказать неодобрение по поводу дружбы Александра Невского с ханом Сартаком, христианином несторианского толка (с. 331–332). Висит эта гипотеза на следующих четырех нитях «сложной дедукции»: 1. Отождествление Трояна в «Слове о полку Игореве» с христианской троицей несториан (с. 324). 2. Признание Олега Гориславича тайным еретиком, а Бояна — агентом Олега, ездившим на Тянь-Шань (или за Кавказ) к несторианам (с. 322–325). 3. Отождествление Дива «Слова о полку Игореве» с монгольским божеством (с. 323). 4. Признание князя Игоря борцом против несторианства (с. 332 и 340). Сознавая бесплодность подробного рассмотрения таких положений, мы все же должны ознакомиться с системой аргументов автора и проверить, сумел ли он в этом разделе «твердо стать на почву несомненных фактов».

Первый тезис не доказывается Л.Н. Гумилевым, а постулируется: «Допустим, что „Троян“ — буквальный перевод понятия „троица“, но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина „Уч-Ыдук“, сделанный тюрком на русский язык» (с. 324). Так как доказательство не приведено, то и разбирать этот тезис не будем. Можно только высказать удивление, что услужливый тюрок, позаботившийся о русских людях, не употребил бытовавший у русских термин «троица», а изобрел для них Трояна. И что переводил с тюркского этот загадочный переводчик? «Трояновы века» Гумилев без всяких оснований объявляет временем после Эфесского и Халкедонского церковных соборов 449 и 451 гг., предавших анафеме несториан (с. 325). Соглашаться трудно, но и опровергать нечего.

Второй тезис — «уклонение второго по значению на Руси князя в ересь» (с. 325). Имеется в виду Олег Святославич, который, по мысли Л.Н. Гумилева, «должен был унаследовать золотой стол киевский, а его объявили изгоем, лишили места в престолонаследной очереди» (с. 309). Опять плохо дело с русскими летописями: не подтверждают они слов Л.Н. Гумилева. В 1078 г., о котором идет речь в «Слове о полку Игореве», Олег не был вторым по значению князем и не стоял в престолонаследной очереди. Княжил в Киеве Всеволод, сын Ярослава Мудрого; после него могли княжить его племянники, сыновья Изяслава Святополк и Ярополк. Далее по старшинству шли сыновья: Святослава Ярославича: Глеб, Давид, Роман и — лишь на четвертом месте — Олег. Так как Давид пережил Олега на восемь лет, то Олег до конца своей жизни не мог по старшинству претендовать ни на второе место в Руси, ни на место в очереди к великокняжескому трону. Неверно и утверждение Л.Н. Гумилева о конфликте Олега с киевской митрополией, трижды повторенное им (с. 310, 325 и 344); Олега вызывали (и не в 1078, а в 1096 г.) на суд князей и епископов, а митрополит даже не был упомянут. Несторианство Олега Гориславича не обосновывается автором ничем. Единственным доказательством является восклицание Л.Н. Гумилева в адрес Олега, пострадавшего от двоюродных братьев, хазар и греков: «Ему ли было не искать другого варианта христианской веры? И тут его друг… Боян нашел путь „чрес поля на горы“, туда, где жили полноценные христиане» (с. 325), т. е. центральноазиатские несториане. Л.Н. Гумилев думает, что этим, он разъясняет «темные фрагменты» «Слова о полку Игореве».

Третье доказательство «хорошего знакомства» современников «Слова о полку Игореве» «с дальневосточными символами, которые они могли узнать только у монголов» (с. 327), Л.Н. Гумилев видит в том, что Боян «растекашется мыслию по древу» (это будто бы свойственно только монголам), и в наличии в поэме образа злого Дива. Див, по мнению Л.Н. Гумилева, это дьявол в его монгольском варианте. В доказательство он приводит известное место из летописи (это его единственная ссылка на летопись под 1250 г.), где описываются религиозные обычаи татар. Но, сделав в пяти строках семь ошибок (вместо, «кроволитья» наборщики набрали «кровопротыа» и др.), Л.Н. Гумилев насилует текст и создает какого-то небывалого «земледьявола» (с. 326), который якобы и соответствует Диву «Слова о полку Игореве». Но ведь этого существа в самом тексте летописи нет — там говорится о том, что татарская знать поклоняется Солнцу, Луне, Земле, дьяволу и находящимся в аду предкам. Здесь две разных категории объектов поклонения: во-первых, природа (земля и небо) и, во-вторых, ад и его обитатели с хозяином этого места во главе. Никакого «земледьявола» нет; он слеплен Гумилевым из конца одной фразы и из начала другой. А между тем сразу же после всех допущений об Олеге, Бояне и «земледьяволе» Л.Н. Гумилев переходит к широким выводам: «Итак, мы подошли к решению. Несторианство было в XIII в. известно на Руси настолько хорошо, что читатели „Слова“ не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам» (с. 326). Эта навязчивая мысль о несторианстве не дает покоя Л.Н. Гумилеву, и он создает четвертую подпору своей гипотезы, или, лучше сказать, своего «озарения», так как гипотезы строятся на фактах.

Четыре раза (с. 308, 332, 340, 344) Л.Н. Гумилев пишет о «паломничестве» Игоря в Киев после возвращения из плена. Паломничество это не простое. Счастливые читатели XIII в. понимали сущность его «с полуслова» (с. 331): «Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещеных татар, которые называли Марию „Христородицей“, и тем самым определялось отношение к самим татарам» (с. 331–332).

В специальном разделе «Паломничество князя Игоря» (с. 340) автор, не надеясь на понятливость читателей XX в., раскрывает свое понимание событий 1185 г. Его, Л.Н. Гумилева, удивляет будто бы уловленное им расхождение в оценке событий летописцем и поэтом: летописец говорит о тягостях Северской земли и Посемья, а автор «Слова» радуется: «Страны рады, грады веселы». «Кому верить?» — восклицает историк и отвечает сам себе: «Конечно, летописи!», — а сам переходит к комментированию поэмы: «Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы», т. е. против несториан. Четырьмя страницами далее Гумилев снова повторяет свои разъяснения: «В предлагаемом аспекте находит объяснение концовка „Слова“. Как самое большое достижение излагается поездка Игоря на богомолье в Киев… Это чистая дидактика: вот, мол, Ольгович, внук врага киевской митрополии, друг Бояна,