наконец, постепенная потеря зрения развили болезненную подозрительность и наложили на Дессауэра некоторый отпечаток пессимизма и мизантропии. Бауэрнфельд довольно тонко замечает, что эта болезненность и меланхолические жалобы на судьбу могли только еще более привлекать к нему сострадательные женские сердца (нам же совершенно непонятно, как такой чуткий художник и глубокая душа, как Гейне, в своем озлоблении находил возможным насмехаться в своих «Очерках» даже над этой меланхолией и разочарованием в людях).[202] Но все эти огорчения не мешали Дессауэру быть в то же время детски-незлобивым, добродушным и искренним и даже веселым в среде симпатичных и близких ему по духу людей, какими для него были Шопен, супруги Виардо и вся семья Жорж Санд.

Итак, немудрено, что в приведенном отрывке из «Лютеции» Жорж Санд и сама по себе более всего могла возмутиться именно словами Гейне о Дессауэре. Но, кроме того, и сам Дессауэр, по старой дружбе, обратился к ней просто и прямо с вопросом: неужели она верит тому, что он мог так говорить о ней, как намекает Гейне?

Вот неизданное письмо, найденное нами в бумагах Жорж Санд (оригинал по-французски):

Грац (в Штирии).

10 ноября 1854 г.

«Уже прошло чуть не столетие, Madame, что немецкий музыкант, которого Вы удостаивали дружеского приема и лестного имени Кришны,[203] исчез с Вашего горизонта, и Бог знает, сохранился ли в Вашей памяти хоть малейший след этого. Я спешу, тем не менее, оживить это воспоминание, хоть на какую-нибудь четверть часа. Эту четверть часа я отнимаю от Вашего драгоценного времени, да еще вдобавок для того, чтобы дать Вам прочесть очень скучные, тривиальные вещи, да еще и написанные в стиле Кришны. Ad rem!

Г. Генрих Гейне, эта ядовитая змея, который, по-видимому, желает в своей долгой агонии забавляться гнусностями по адресу тех, кого он удостаивает своей ненависти, преподносит мне целую кучу таковых в своем последнем произведении в 3 томах. Не менее очевидно и то, что я тут нахожусь в хорошем обществе, ибо эта книга, напечатанная явно со спекулятивной целью, наполовину зиждется на скандале. Две или три странички, посвященные в ней мне, по своей тривиальности сделали бы честь самой невероятной пуассардке.[204] Бедный Кришна! Ополчаются даже против твоей наружности, находя, что ты так отвратителен, что даже клоп – Венера Медицейская по сравнению с тобой! Вся эта куча похвал не производит на меня никакого впечатления, хотя они и пересыпаны бесстыдной ложью. Но второй, анонимный отрывок, по-видимому, тоже относится ко мне, и этот отрывок слишком вероломен для того, чтобы я не указал на него вам, Милостивая Государыня, которую он по несчастью затрагивает.

Я его предоставляю вам во всей точности в оригинале, наряду с подстрочным переводом. Я ли это ползающее насекомое, которое прицепилось к вам, хвастаясь интимной связью? Желает ли он указать на кого-нибудь иного? Это мне неизвестно. И кто в состоянии комментировать злобные выходки змеи, которая в своем исключительном положении может говорить и делать безнаказанно всевозможное зло?

Но, если бы он имел намерение оклеветать меня пред вами, М. Г., то неужели я должен заверить, что я никогда не хвастался ложью? Впрочем, моя репутация честного человека настолько тверда, что публика отбросит всякую гнусную инсинуацию, равно никогда не поверит, чтобы человек с моим характером был способен на низости, ради того, чтобы быть терпимым кем-нибудь, будь это лицо даже Жорж Санд.

Ответьте мне словечком, chère Dame, успокойте меня во всех моих сомнениях, и этот знак вашей доброты даст мне более чести, чем двойное количество гадостей, изрекаемых шалуном вроде Гейне, могло бы унизить меня. По-видимому, он желает втянуть меня в скандальную полемику, которая позабавила бы публику, и из которой он вышел бы победителем, воспользовавшись своим остроумным, клеветническим, лживым и циническим пером. Но этого удовольствия я желал бы лишить его, равно как и публику. По-видимому, мои собратья по оскорблению, Мейербер, Лист и др., думают то же, что и я: они молчат.[205] Я отлично знаю ответ, достойный злого памфлетиста, хотя не подобающий даже индийскому богу, но, к сожалению, этот ответ не пишется, и разве можно его дать умирающему?

Я размышлял несколько времени о поводе к ненависти человека, которого я никогда не оскорбил, и вот что я припомнил. Он был без денег, нужных ему, чтобы поехать на воды в Пиренеи; это было, кажется, весною 1842 г.. Он пришел попросить меня дать ему, но со своей всегдашней насмешливой и нелюбезной манерой. Я отказал ему и вдвойне был неправ, во- первых, потому что он меня заподозрил в недоверии к его честности в возмещении суммы, – этой мысли у меня совсем не было! А затем и потому, что это было не политично. «Видите ли, – сказал он, – вы весьма напрасно это сделали, ибо мое перо стоило маленького одолжения такого рода».

Но довольно, довольно об этом несчастном. Я злоупотребляю вашим терпением и вашим драгоценным временем. Не будете ли вы так бесконечно добры написать мне несколько слов в Грац, Австрия (Штирия) poste-restante?

Не откладывайте этого, М.Г., вы доставите великое утешение человеку, чья искренняя привязанность и самая глубокая признательность навеки вам посвящены. Ваш покорный слуга

Иосиф Дессауэр.

Газеты извещают о новом успехе Жорж Санд – тысячу поздравлений.

Я, может быть, буду иметь честь явиться к вам в течение нынешней зимы».

К этому письму была приложена выписка из «Vermischte Schriften» Гейне, т. II, стр. 47 – приведенная нами выше,[206] и подстрочный перевод ее напротив, с указанием на некоторые не поддающиеся точному французскому переводу выражения, как: «mundfaulstes», «prahlerisch» и «Umgang».

Жорж Санд немедленно ответила следующим письмом:

Ноган, близ Ла-Шатра, деп. Эндры

23 ноября 1854 г.

«Нет, нет, мой дорогой Дессауэр, я никогда не верила и не поверю, чтобы Вы рассказали или намекнули на что-нибудь лживое относительно характера моих отношений к Вам. Я знаю Вас за честного человека, великодушное сердце и верного друга. Я знаю, как наш бедный дорогой друг Шопен Вас любил и уважал. Ведь благодаря ему я по-братски отнеслась к Вам с первого же дня, и вполне сознательно, оценивая затем с каждым днем все более и более Ваш прекрасный талант, ваш редкий ум и ваш заслуживающий уважения характер. Не правда ли, это аттестат по всем пунктам? Я даю его Вам поспешно, радостно, и я разрешаю вам воспользоваться им, где угодно на всем земном шаре, хотя бы это могло меня поссорить