Шрифт:
Закладка:
Первый мой тебе зарок – когда тебя пошлют соблазнять какого-либо сомневающегося в добре и шатающегося в чести человека обещаниями богатств и могущества через науку твоих темных хозяев, ты объяснишь ему все: и куда ведешь, и к кому ведешь, и по какой тропе, усеянной гадами, поведешь.
Второй мой зарок – если человек не послушает твоих предупреждений и все же пожелает идти к твоим хозяевам раздобывать себе блестящий путь бесчестья и богатства, доведя его до змеиной тропы, остановись и, держась крепко руками за мой платок, думая обо мне и об этой минуте, думая о минуте твоего собственного освобождения от рабства и возврате сюда, предупреди еще раз человека, которого ведешь, и скажи, что никому, вошедшему на змеиную тропу, возврата нет в свободную и светлую жизнь. Что змеи пропускают внутрь леса, но не выпускают никого обратно, не поработив его воли, не убив в нем последней возможности возврата к добру.
Третий мой зарок – переверни не в своем уме, но в своей душе, которая затеплилась в тебе сейчас еле видным огоньком, все представления о счастье и мощи человека. Запомни, что силен не тот, кто ловко лжет, но тот, кто мужествен и может жить в правде. Силен не тот, кто знает, как сковать и заговорить на дымящейся крови защитный амулет, но тот, чья любовь может защитить против всех злых амулетов, ибо сердце его чисто.
Иди с Богом. Не плачь. Впервые слеза не бешенства, а сожаления и раскаяния течет из твоих ужасных глаз, бедняжка. Впервые ты понял, где живет в человеке хранилище его Любви. Я подаю тебе силу моей Любви в помощь. Строй каждый день дорогу, по которой когда-нибудь сможешь возвратиться сюда. Старайся понять, что день человека и все его счастье или несчастье строит он себе сам. Иди теперь. Мои друзья помогут вам обоим сесть на мехари. Не беспокойся, умные животные дороги в лес не забыли. Тебя же предупреждаю: если попытаешься задергать животное, оно тебя сбросит, и звери пустыни растерзают тебя. И в этой позорной и бесславной смерти ты потеряешь все возможности вернуться сюда обратно и когда-либо получить спасение на Земле. Ты уйдешь на планету злых и будешь судим там по ее законам, как по ее законам ты жил на Земле.
Франциск приказал нам с Бронским усадить несчастных на мехари, подать им уже собранное для них в путь продовольствие и дожидаться его на дворе, куда он к нам выйдет.
К нашему полному изумлению, когда мы вышли с карликами из трапезной, у самого порога стоял Зейхед, уговаривая и лаская волновавшихся животных, которые при появлении карликов стали еще больше беспокоиться. Не без труда удалось Зейхеду уговорить и успокоить верблюдов. Мы усадили на них карликов с их багажом, Зейхед прошептал что-то каждому верблюду на ухо, те испустили нечто вроде вопля, сразу помчались галопом, и вскоре мехари исчезли из наших глаз, унося на себе двух еле видных крошечных человеческих существ с огромным количеством их невидимых дел и задач.
Зейхед ласково разговаривал с нами, говорил, что каждому из нас уже выбрал великолепного и опытного скакуна, не раз носившего людей по пустыне. Он всячески старался рассеять наше тяжелое состояние, которого мы не могли, да и не хотели скрывать от него.
Через некоторое время к нам вышел Франциск. Боже мой, как он был непередаваемо прекрасен! Точно сияние шло от его головы, лучи лились из его глаз! От всего его существа, как нечто живое, как движение нагретого воздуха, распространялась доброта. Как только я взглянул в это лицо, вся тяжесть моего сердца растаяла. Вместо скорби, которая тяжелым грузом только что давила на меня, всего меня залила радость.
Что я понял, вернее, осознал еще раз, когда смотрел в сияющее лицо Франциска? Прежде всего я понял, что весь он был одна молитва, что он и Вселенная были едины. Я понял величие и ужас человеческих путей на Земле. Я понял, что все, в чем участвует человек на Земле, доброе и счастливое, злое и несчастное, – все, вплоть до последней встречи, только действия самого человека. Я понимал это и раньше, но сегодня я точно прозрел, как будто сразу увидел длинную ленту записей, развернувшуюся, как древний свиток пергамента, перед моими духовными глазами.
– Пойдемте, друзья, – обратился к нам Франциск, беря меня под руку. – Вот видишь, Левушка, какая сложная вещь самообладание человека. Только что ты несся ко мне на своем мехари, полный радости жить, полный юношеского подъема и влюбленности в меня. Следующее твое «только что» было полно опасения «не так» выполнить приказ И. и промедлить с порученным делом. Не успела мелькнуть эта забота, как жизнь приковала сердце и мысль к созерцанию ступеней чужих жизней. Подумай, приведи себя к полному пониманию и бдительно распознай: был ли ты, уж не говорю, в полном самообладании, но был ли ты хотя бы в полном спокойствии? Думал ли ты, мой дорогой мальчик, о тех людях, с которыми тебя сталкивал текущий момент, или ты думал: «Как бы мне не проштрафиться перед И.?» Есть в ученичестве такие ступени, когда человеку уже некогда думать о своем «Я» даже в такой форме, как это делаешь ты, то есть ему невозможно больше думать: «я делаю», «я не делаю», «я могу», «я не могу», потому что это самое его «Я» больше не существует. Не существует и его плоть, как нечто отграничивающее его от всей Вселенной. Все дела для ученика – только акты божественной Любви того Единого, в Котором он живет, в Котором общается и в Котором сливается со всем окружающим. У него нет дня, как актов мысли и движения. У него есть день – молитва Жизни. Не потому исчезла его отграничивающая плоть, отъединявшая раньше ученика от остального мира, что он ее уничтожил, ее отрицал и терзал.
Но потому, что он утверждал Любовь, побеждал Любовью, защищая всякое встречное существо, видя в нем не плоть, но ту же вечную Любовь. Значит ли это, что надо нарушить вовне все законы Земли, распустить всех встречных, уничтожив всякую дисциплину, и открыть всякому свою точку духовной силы и свои понимания? Ничуть не бывало. Чем выше твоя ступень, тем яснее ты видишь и понимаешь невозможность перетащить в свою духовную ступень другого
