В долгих прогулках Кай немного дичал, чувствуя в далёком лесу возможность иной, чем ему выпала, жизни.

…Резкий шум заставил меня обернуться.

Мелькнул белый хвост, и Кай стремительно ушёл в сторону. Раздался треск сучьев – так он мог рвануться лишь за добычей.

Едва ли он был виноват в том, что та добыча оказалась – домашней…

Бросившись за ним вослед, я застал его минуту спустя стоящим посреди полянки.

Такой силы я в нём и не предполагал: не пригибая шеи, Кай держал в зубах крупную козу. Морда его была измазана кровью.

Он опустил её на землю передо мной, как ясак. Мёртвое тело упало безвольно.

Глаза Кая в этот раз уже не косили в сторону блудливо и грешно. Чёрные зрачки, заполнившие глаза целиком, смотрели прямо, и он чувствовал себя в своём праве.

* * *

– Кай! – говорил я вечером. – Понимаю, что ты, террористом подаренный, не знаешь иного счастья, кроме охоты и убийства. Знаю, что две борзых могут загнать и убить волка. Волка! Способного победить едва ли не любую из человеческих собак. Ты огромен и ловок. Ростом ты выше всех наших кобелей, живущих сейчас и живших до тебя. В скорости тебе нет равных. Ты отличный гончий пёс. Но я не хочу никого убивать в лесу, Кай. Быть может, тебе не слишком повезло, но такой уж у тебя хозяин.

Кай слушал меня нетерпеливо – как делали все мои, теперь уже выросшие, сыновья.

– Постарайся и ты никого не убивать больше? – истово просил я. – Ну, что тебе стоит? Иначе нас выгонят из этой деревни.

Скрепя сердце я отправился к соседям, державшим коз.

Я долго репетировал извинительную речь, то решая рассказывать всю историю Кая с детства, то – лишь с утра этого дня.

«Может быть, рассказать им сначала про себя?» – задумывался я.

Следом подумал, что биография Злого будет выглядеть куда уместней.

В итоге я был краток и даже сух.

– Виноваты, – сказал я. – Сколько? – спросил я.

Скорбную весть они восприняли на удивление невозмутимо, и коротко ответили:

– Пять.

– Пять тысяч? – не поверил я, готовясь отдать в десять раз больше.

– Тысячи три-четыре стоит это мясо, – пояснили они, едва ли не извиняясь. – …ну… пусть будет пять.

Произошла чуть скомканная церемония передачи денег.

– Мы больше так не будем, – пообещал я.

…себе я верил, но Каю – не слишком…

Вернувшись от соседей, я, по детской ещё привычке, некоторое время гонял в голове иные расклады случившейся беседы, – где я, к примеру, являлся с бутылкой вина, а потом ещё несколько раз бегал домой за новой, и, в конце концов, приводил Кая, которого все мы, хоть и не слишком трезвыми руками, обнимаем, и он тоже, расчувствовавшись, начинает извиняться, и говорить, что даже не предполагал увидеть в лесу – домашнее животное.

…а она не сказала ему об этом…

Во сне мне снова виделось сначала всё, как было в действительности, а потом, словно проломив скорлупу реальности, я оказывался в другом мире.

Там все мы оставались собой, но принимали более точные формы.

Кай там был изыскан, как мушкетёр, и перемещался с дуэли на дуэль, не испытывая к своим противникам ни зла, ни мстительного чувства.

И о раскаянье тоже не ведал. Дурные сны не тяготили его. Кровать его никогда б не была взъерошена ночным метаньем и попытками зарыться в подушки от настигающих кошмаров.

Разве что при случайной, на узком бульваре, встрече с приятелями он мог выронить на дорогу белый платок с вышитым вензелем женского имени.

…И о таких женщинах его приятели не смели и мечтать.

* * *

В раскалённом июле мы уходили с Каем вверх по реке.

Мы обожали эти прогулки.

Рыская вдоль берега, он находил себе множество занятий: гонял стаи мальков, ловил лягушек, исследовал птичьи следы. Охотно переплывал вослед за мной глубокие места. Нёсся сквозь густые прибрежные травы, восхищаясь создаваемым шумом, своей силой, и всем этим июльским благолепием.

На нас и так смотрело всё мирозданье – но человек слаб, и мне всегда этого было мало.

Когда я слышал, ещё вдалеке, людские голоса, – я нарочно подзывал его.

Мне нравилось, что сплавляющиеся сквозь дикую эту местность люди вдруг, на очередном повороте, видят нас – и удивляются негаданной и таинственной встрече.

«Какая собака, смотри».

«И мужчина с ней».

«Откуда они здесь?»

«Тут до ближайшей деревни ещё час, или даже больше».

«И никаких дорог».

«И лодки на берегу не видно».

«Что это за порода? Какой белый. Какой огромный…»

…На этот раз он разыскал на берегу что-то любопытное, и всё не хотел спускаться к воде.

Лодка была одна, и я ещё не видел её за поворотом.

– Кай, – звал я шёпотом. – Ну пожалуйста. Иди, устроим представленье. Ну, Кай.

…Наконец, он согласился.

Он с шумом вошёл в реку с левой её стороны; я же расположился, по пояс в воде, с правой – загорелый и ещё, как мне тогда казалось, молодой.

Лишь слегка небритый и отчасти поседевший волосом на груди.

Когда лодка вышла к нам навстречу, Кай стоял, не шевелясь, глядя на плывущих. И я тоже не двигался, терпеливо дожидаясь, когда люди, не знающие, что голоса их нам слышны, начнут шёпотом восхищаться.

В лодке сидели двое: юноша и девушка. Быть может, им было лет по двадцать, или немногим больше.

Отчего-то они молчали.

Я уже устал дожидаться восхищенья, а что думал Кай, мне неведомо.

И лишь когда лица путников стали различимы, я понял причину их молчанья.

Они были в ужасе.

Лодку сносило вниз. Они судорожно касались вёсел, мечтая поскорей миновать нас, не приблизившись ни к этому страшному старику, ни к этой чудовищной собаке.

Так и не произнеся ни звука, они прошли меж нас, как бы минуя лесной караул.

Спустя минуту, когда эти двое в лодке вдруг начали усиленно грести, я сказал, пожав плечами, Каю:

– Зря они так.

Кай сделал ещё несколько шагов и, потеряв под ногами дно, поплыл ко мне, вытягивая лебединого окраса сильную шею, раздувая тонкие щёки и фыркая.

Мать сущего

Завернёшь нечаянно в самый дальний уголок памяти.

Удивишься, начнёшь осматриваться. Опознаешь время года за окном. Тронешь несколько вещей на столе. Поправишь скатерть, тихо присядешь. Качнёшь под столом ногой – и вдруг услышишь тихое рычанье.

– Золька, ты здесь, что ли?

Это наш бассет, рыжая, в белых пятнах сучка. Предупреждает, чтоб её не задели досужими ногами.

Все наши собаки под столом –