Сутулая старушка Фельдман, вытягивая, как черепаха, тонкую шею из худеньких плеч, волоком потащила к таможенной стойке два тяжелых фибровых чемодана. Но, когда дотащилась, веселый таможенник в сером кителе крикнул своему коллеге через зал таможенного досмотра:

– Алеша, я занят, возьми ее себе! Идите к первой стойке, Фельдман! Живей, живей!

Старуха снова впряглась в свои чемоданы, но у нее уже не было сил сдвинуть их с места. А из-за каната, перегородившего узкий вход в таможенный зал, растрепанная женщина кричала:

– Мама, брось эти чемоданы! Брось! – и налегла на канат. – Пустите, я помогу ей!

– Провожающим сюда нельзя, – встала на ее пути суровая грудастая дежурная в таможенной форме: кителе, юбке и хромовых офицерских сапогах.

Тем временем старуха Фельдман сдвинула с места один чемодан и, напрягаясь, толчками стала двигать его к первой стойке. Там работал таможенник, которого боялись все эмигранты, хотя называли его только по имени – Алеша. Он был русоголов, голубоглаз, с юношеским пушком на розовых щеках – просто царевич из русских сказок. Сейчас перед этим Алешей лежала груда детской одежды и открытый саквояж, а сбоку, в двух шагах, на второй стойке – еще один распахнутый чемодан, и над ним стояла женщина-инспектор – тоже молоденькая, не старше двадцати трех. Вдвоем они вели досмотр багажа Инны Левиной, которая была тут же в рыжей потертой куртке из кожзаменителя и стоптанных сапогах. Рядом с Инной стоял ее сын Миша, а к ногам жалась худенькая Мариша, она держала в руках облупленный черный футляр скрипки-четвертушки.

– Идите сюда! – властно позвал Инну Алеша, вынимая из ее саквояжа очередной пакет. – Это что у вас?

– Это лекарство для ребенка.

– Лекарства вывозить нельзя.

– Левина, идите сюда! – тут же, без паузы, включилась таможенница за вторым столом, вынимая из второго чемодана коробку со стиральным порошком. – Это что?

– Это стиральный порошок, вы же видите.

– Стиральный порошок нельзя вывозить в фабричной упаковке. Пересыпьте в полиэтиленовый пакет…

– Но где я тут возьму полиэтиленовый пакет?

– Это нас не касается.

– Левина, сюда! – опять позвал Алеша. – Быстрей! Это что? – И скосил глаза на старуху Фельдман, которая пошла за вторым чемоданом.

– Это бутерброды для ребенка, – сказала Инна и показала на дочку.

Продукты вывозить нельзя.

– Но это же для ребенка!

– Вам же сказано: никаких продуктов. А это что?

– Это кофейная чашка, треснувшая, осталась от мамы…

– Это предмет старины. Где разрешение Министерства культуры на вывоз? Вы! – Алеша повернулся к старухе Фельдман, которая подтащила к его стойке второй чемодан. – Идите к третьей стойке, мы тут заняты!

– Но… меня… сюда… послали… – негромко сказала Фельдман, хватая, как рыба, воздух узкими сухими губами. Ее редкие седые волосы прилипли к потному лбу, и нос был в росинках пота.

Однако Алеша не смотрел на нее, вдвоем с молодой таможенницей они всё убыстряли темп, гоняя Инну туда-сюда, им доставляло удовольствие гонять этих жидов всё быстрей и быстрей – до пота.

– Идите сюда! Что это за картины?

– Это детские рисунки, вы же видите…

– А где разрешение на вывоз?

– Какое разрешение? Это она рисовала, дочка!

– Без разрешения Министерства культуры никакие рисунки вывозить нельзя!

– Левина, а где у вас разрешение на вывоз скрипки? Ага, вижу. Откройте футляр! А где фотография смычка? Разве это тот смычок, что на фотографии? А пошлину вы уплатили?

– Сюда! Идите сюда! Это что за фотографии?

– Это семейные, – уже мертвым голосом ответила загнанная Инна.

– Столько фотографий вывозить нельзя, возьмите только половину…

И такая же игра шла между третьей и четвертой стойкой, только здесь у таможенников добыча покрупнее – пожилая солидная пара. Их багаж – не стиральный порошок и не детская скрипка, а сияющий перламутром аккордеон «Вельтмайстер», и в чемоданах – сервиз, нитки с янтарем, льняные простыни, дорогое нижнее белье, куклы-матрешки, добротная одежда, несколько абстрактных картин. Таможенный инспектор, не спеша, извлекал из чемоданов каждую вещь, прощупывал швы в одежде, в нижнем белье и говорил:

– За вывоз аккордеона нужно заплатить пошлину – его полную стоимость.

– Но мы купили его в магазине, вот квитанция.

– Вы купили, чтобы пользоваться здесь, в нашей стране. А если вывозите – платите пошлину. Это что за картины?

– Это мои, вот моя подпись.

– А где разрешение на вывоз и квитанция об уплате пошлины?

– Но это я сама рисовала! Сама!

– Картины мы не пропускаем.

– Подождите! Позвольте вам сказать! Эти картины не брали ни на одну выставку, потому что это абстракция. Мне говорили, что это антихудожественно, никому не нужно. Почему же теперь я должна платить вам за свои работы?

– Или вы оставляете картины, или вы не летите. А что это? Серебро?

– Вилки…

– Ага, серебряные приборы. Будем оформлять акт за попытку провоза контрабанды.

– Какой контрабанды? Эти вилки лежат открыто, я ничего не прячу! Каждый имеет право вывезти до двухсот граммов серебра!

– Здесь не двести граммов, а все полкило! Сейчас мы взвесим.

– Но нас же трое! Я, муж и мать! Вот она сидит…

– Это лежит в одном чемодане! Или вы оставляете серебро, или мы снимаем вас с рейса за провоз контрабанды! А вы, Фельдман, я же вам русским языком сказал: идите к первой стойке! И отрежьте норковый воротник от куртки, норку мы не пропускаем!

– Я… уже… не могу… – без голоса шепчет старуха Фельдман и мертво оседает на свой свалившийся набок чемодан.

Тут, прорвавшись сквозь заграждение в таможенный зал, к ней подбегает растрепанная дочка, подхватывает под мышки.

– Мама!..

– Патруль! – зовет грудастая дежурная. – Выведите ее!

– Но я только помочь! Она же не может таскать эти чемоданы! – пробует объяснить женщина двум солдатам с автоматами.

– Не может – пусть не летит. Освободите таможенный зал!

А рядом, за веревочным барьером, отгораживающим левую часть таможенного зала от его правой и по-виповски парадной части, движется на регистрацию авиабилетов поток иностранных туристов. Немцы, французы, американцы, арабы, турки, шведы, канадцы. Ярко и модно одетые в джинсу, цокая каблучками итальянской обуви, увешанные японской фотоаппаратурой и русскими сувенирами, эти иностранцы катят на тележках свой багаж мимо любезных таможенников, кассиров, пограничников: «Пардон… Плиз… Пер фаворе… Сэнк ю… Мерси боку…»

Мир разгорожен надвое только этим тонким канатом, но чистые, вымытые иностранцы отводят глаза, когда натыкаются взглядом на левую половину зала, где дотошные таможенники потрошат чемоданы у потных и дурно пахнущих людей. Иностранцы считают, что власти не станут просто так, без причины, проверять невинных. Право, если их проверяют, значит, они drug-smagglers, перевозчики наркотиков или еще кто-то в этом роде, ведь во всех аэропортах мира именно такую грязную публику чаще всего и проверяют на наркотики…

Десятилетний Миша Левин,