известными личностями. Они были событием. Из надежных источников я знал: о них готовятся снимать фильм. Съемки должны начаться лишь только будут получены разрешения кинематографических ведомств (которые так никогда санкционированы и не были – сюрприз, сюрприз).

Мне льстило приглашение. Сам я никогда не помышлял о знакомстве. Вообще отношусь к знаменитостям с пренебрежительным безразличием. В их присутствии я чувствую себя маленьким и незначительным и не намерен добровольно втискиваться в такой самоумалительный формат.

Интерес к Марианете был изваян из другой глины – притяжение к недоступности. И это без особых осложнений быстро урезонило мое пренебрежение. Даже если я отравлюсь собственной никчемностью в процессе или вследствие встречи, она все равно того стоила.

Я знал некоторые подробности рождения и жизни сестер. Сплетни и домыслы были аккуратно отфильтрованы Розой – источником, занимающим третье место по надежности в моем мире реальностей, домыслов и фантазий, после мамы и Илая.

Мать девочек скончалась. Роды были тяжелые, но умерла она не во время них, а спустя некоторое время. Легендарно известная любовь отца к матери девочек утроилась после ее кончины. Источники состоятельности отца мне известны не были (ходило много, большей частью, противоречивых слухов), но сам факт его обеспеченности и влиятельности секретом не был и сомнений не порождал. Последние четыре года девушки жили самостоятельно после того, как отец съехал с квартиры в центре города, начав новую жизнь после восемнадцатилетнего траура.

В условленное время я позвонил в тяжелую резную дубовую дверь. Она отворилась сама по себе, не обнаружив никого у себя за спиной, и я, принимая молчаливое приглашение, медленно и не очень уверенно ступаю в прихожую.

Дверь не выразила желание закрыться даже после моего предложения помочь сначала легким и вслед более настойчивым толчком. Слегка озадаченный, продолжаю путь. Терпеливо, с достоинством выждав безопасную дистанцию, дверь откозыряла, услужливо щелкнула каблуками и надежно замуровала меня внутри вытянутого, высоко приподнятого и широко распахнутого коридора.

Слева театрально громадное, отнюдь не бутафорское зеркало. Не смог удержаться от соблазна насмотреться на самого правдивого себя, с которым когда бы то ни было приходилось встречаться, найти самый незначительный дефект в честности зеркала, и в дополнение повергнуть их в недоумение «куда это он запропастился?.. ему уж давно следовало добраться до комнаты аудиенции». Начинаю неторопливо перемещаться, старательно исследуя безупречную гладь в поисках незаметного искривления черты или искажения выражения лица. «… кажется, нашел» – обрадовался я. Вернулся на сантиметр назад в поисках подтверждения открытия. Изъян последовал вслед за мной. Догадался, это не зеркало исказило меня, это я сам исказил себя, а зеркало преданно и правдиво повторило за мной. Попытка найти дефект с неожиданной радостью сменилась удовлетворением, что найти его не удалось.

Под зеркалом аккуратно по линейке выстроились в две ровные волнующие линии фламинговые у стены и в коротком полушаге перед ними голубые шлепанцы чуть большего размера.

Я переобулся в голубые, открыл прихожий шкаф, повесил плащ и утопил снятые туфли в откидывающиеся полочки. Прикрыл створки шкафа и, не переставая удивляться своей дерзкой бесцеремонности и сомнительному гостеприимству хозяек, продолжил путь в глубину, внимательно высматривая, какие еще тесты предстоит осилить … или провалить. Одновременно начинаю подумывать над изнаночным сценарием. Прокрутить кадры в обратной последовательности. Одеться и убраться восвояси. Если только смогу справиться с наглухо к тому времени запертой дверью, надежно защищающей Марианету от непрошенных визитеров и одновременно не выказывающей намерений растерять желанных.

Несогласие, каким образом принять меня, стоя ли в стороне или в чарующей близи, всем троим или кому-то одной и кому именно предоставить эту честь или участь – вероятно, стали причинами оказываемого своеобразного приема. Выбор выпал на «пусть сам сюда добирается, как может, а мы заодно понаблюдаем, как он из этого выкрутится. Или во что впутается».

Я бывал в домах, где стены с готовностью, а иной раз с удовольствием делятся о своих поселенцах – привычках, традициях, вкусах, характерах. Обступившие меня хранили холодное надменное молчание не вправе усомниться в разумности своих повелительниц, но и не в силах отказать себе в удовольствии продемонстрировать самозванцу и выскочке свое дворецкое высокомерное презрение.

Разбалованные известностями и достойностями, посещающими этот дом, а до того осознанием своей исключительной роли в возведении неприступности и обеспечения безопасности трех еще десятидневных, но уже осиротевших небесных созданий, когда они впервые пересекли периметр своей обители, стены не сомневались в своих исключительных правах иметь собственное независимое суждение о том, как поддерживать статус изысканности и утонченности в пространстве ими ограничиваемом.

Слева по коридору две закрытые двери, справа одна из трех распахнута и из нее доносятся тихие голоса. Заглядываю туда.

Она выглядит чуть старше двадцати двух, в вечернем открытом платье, готовая и не спешащая – будто к ее услугам бесконечные просторы времени – узнать поражающую воображение новость или встретить многолетнее ожидание. Одновременно ни единой мышцей лица не выдает нетерпение, а только радостную величественную готовность и спокойствие «я так долго ждала этот момент, могу подождать еще несколько минут».

Секунды спустя послышались добавочные вибрато печальной готовности распрощаться с красотой, передав ее своим побегам, и навсегда замереть в бесконечных равнинах времени в собственных двадцати двух с небольшим годах.

По-разному одетые, одинаково причесанные на софе и в двух креслах по обе от нее стороны сидят три молодые женщины, оживляющие портрет, с гордостью наблюдающий их из-за спин. Позы и выражения на лицах рознили сестер настолько, что перепутать их было невозможно. Я не задумывался до визита, какими встречу их, похожими или отличными, но сейчас был рад, что они не стараются походить одна на другую. Но не было сомнений – дай им только одну минуту и причину преобразиться – и они, поменяв платья, места, позы и выражения на лицах, нарисуют абсолютно идентичную картину (в других лицах) в глазах одураченного наблюдателя.

Я условно распределил: слева в кресле с книгой Мари, в центре на софе Нета с блокнотом и ручкой, справа в кресле с журналом в руках Анна.

Только бы не растерять себя на оставшихся нескольких шагах моего вояжа, а сохраниться одним куском. В такой комплектации я и понимаю лучше, и мыслю последовательнее, и веду себя в большем соответствии с допустимыми нормами.

– Можно? – ненавидя свой голос, попытку подстроиться под их сверстника … и это абсолютно тупое «можно?». «Можно?»,– еще раз перекривил я себя (и про себя) в такую вывихнутую кось, что не смог сдержать улыбку. Замечательно! Кажется, сработало, растворив в себе некоторую часть напряжения.

И до того впечатляюще прямые и почему-то кажущиеся легкими спины