Вглядываясь в неясные пятна лиц, Барташов сказал:

— Первыми идете, ребята, с вас большое дело начинается.

— Понимаем, товарищ подполковник…

— Это уж так, что разведка всегда первая.

— Не подкачаем, доберемся к фрицу.

— Не прост, ребята, фриц, — сказал Барташов. — Много у него еще силы, шапками не закидаешь.

Подполковник машинально полез в карман за папиросами и тотчас отдернул руку.

— Жаль, курить нельзя. Сам приказ отдал.

— А вы его, товарищ подполковник, временно отмените, — посоветовал Кудряшов. — Мы бы тоже по одной запалили. Авось немчура не высмотрит.

— Нет, с «авосями» я давно кончил, — жестко сказал подполковник. — Еще в сорок первом. Вам Орехов подтвердит. Мы с ним тогда вместе воевали.

Головы разведчиков как по команде повернулись в сторону старшего сержанта, ожидая, что он скажет в ответ.

— В Заполярье теперь круглые сутки день, — задумчиво произнес Орехов. — Там по ночам курить можно, товарищ подполковник.

Барташов встал и сказал, что ему пора возвращаться на командный пункт.

— От вас, ребята, многое зависит, — добавил он.

Не сказал разведчикам подполковник, что не только форсирование реки зависит от удачных действий штурмовой группы, но и его, Барташова, судьба. Если группа не доберется к западному берегу, командир полка предстанет перед военным трибуналом.

— Пойдем, капитан, — сказал Петр Михайлович.

— Разрешите мне остаться здесь, — попросил Пименов.

— Нет, — ответил Барташов. — В воду они и без вас сумеют залезть…

С разведчиками, уходящими на задание, не принято прощаться. Идут они делать свое дело и вернутся. К чему проводы устраивать, ручки жать?

Подполковник выполнил этот негласный фронтовой обычай. Он сделал замечание лейтенанту Нищете, сказал, что на исходной позиции следовало людей рассредоточить, а то накроет шальным снарядом.

Нищета хотел возразить, но почувствовал, как у подполковника осекся голос, как старательно принялся Барташов проверять завязки плащ-палатки, и понял, почему командир полка в такую минуту сделал ему мелочное, ненужное замечание.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — ответил он.

Утро медленно входило в силу. Тугие пласты тумана потянулись к воде. Клочья его цеплялись за ивняки, курились белесыми дымками.

Ветер стих. Вода изровнилась, стала глаже стекла. Такая тишь на реке бывает только перед рассветом, когда и вода, и кусты, и небо — все кажется сонным.

Заречный, невидимый берег затаенно молчал.

Вдали, где-то за сосновым бором, вдруг принялась выкуковывать кукушка. Нищета вспомнил примету и подумал, что кукование тотчас же оборвется. Но невидимая птица куковала и куковала, неправдоподобно щедро отмеривая годы жизни всем, кто ее слышал. Лейтенант сосчитал уже до двадцати, а птица упрямо продолжала куковать. Потом к ней присоединилась еще одна, такая же голосистая и щедрая.

«Вот взялись», — с неожиданной улыбкой подумал Олег.

Многие сейчас вслушивались в далекое кукование лесных птах и хотели верить, что они отсчитывают им долгие годы жизни.

Горько было думать, что обманывают беззаботные лесные ведуньи. И примета про кукование, выдуманная неизвестно кем, вряд ли утешает сейчас солдат.

— Сорок восемь, — негромко сказал Петухов, когда кукушки замолкли.

— Это они на всех, сколько в лесу людей сидит, сразу подсчитали, — отозвался Харитошкин и смахнул с «дегтяря» рукавом мелкие капельки росы. — А может, теперь у них счет на минуты ведется? Сообразили, что война идет, и переменили счет. У птиц тоже ведь разум есть.

— Курнуть бы, — сказал Кудряш.

Лейтенант Нищета поглядел на реку, затянутую низким молочным туманом, на светлеющее небо, в котором перестали, наконец, по-змеиному шипеть ракеты, и нарушил приказ командира полка.

— Курите, ребята, — сказал он и посмотрел на часы.

У разведчиков оставалось десять минут.

Когда стрелка на часах приблизилась к известной черточке, Олег Нищета сказал, что пора.

Из тальниковых кустов поползли к плоту, сминая росистую, пахнущую землей и ветром траву.

Поеживаясь, вошли в воду. Петухов вытащил кол, которым удерживался плот.

— Кто будет бултыхать, — шепнул лейтенант, — получит прикладом по шее.

Когда отплывали от берега, Николай оглянулся и только тут увидел, что на сыром лугу буйно цветет таволга, распустив мелкие розовато-белые соцветья, а у воды вытянулся стеной остролистый сабельник.

В воздухе нарастал гул самолетов. Шли на бомбежку Илы. Так было предусмотрено планом операции по форсированию водного рубежа.

ГЛАВА 14

В тот момент, когда разведчики толкнули плот и когда под ногами вместо твердой земли заколыхалась вода, смертный страх навалился на Юрку Попелышко. Он поглотил, растворил все мысли. Осталась только одна, давящая и оглушающая: не упустить бревно, не оторваться от спасительного плота, покрепче уцепиться за него.

Занемевшие Юркины пальцы впились в проволочные связки. Широко раскрытыми глазами он глядел на темную, бесконечную воду, которая угрюмо текла вдоль плота, зло взбулькивала между бревен, плескала в лицо, подминала под себя.

Юркины руки, плечи, шея судорожно напряглись, словно на них свалилась немыслимая тяжесть, которая давила Юрку, тащила в глубину.

Тысячи знобких иголок вонзились в спину, в ноги, в плечи, сковали движения, острой болью обломились в суставах. Ботинки стали пудовыми. Мерз затылок, и сохли губы.

Неотвратимо светлело. Серый туманный рассвет, скрывавший разведчиков, медленно растворялся в облаках. На реке клубился молочный туман. Он тянулся от воды, и, если смотреть снизу, казалось, будто курятся множество легких дымков.

Плот медленно двигался наискосок течению. Разведчики изо всех сил подгребали, месили ногами воду и толкали тяжеленные, неподатливые бревна.

Казалось, плыли они в непроглядном молочном киселе вечность, а вокруг по-прежнему была равнодушная слюдяная вода. То ли исчез, бесконечно отодвинулся западный нагорный берег, то ли намокшие, отяжелевшие бревна не поддавались усилиям, и река своевольно уносила плот.

Казалось, на свете не осталось ничего, только плот и бездонная вязкая вода.

Лейтенант Нищета крутил головой и вытаращенными глазами приказывал, просил, умолял навалиться, чтобы скорее добраться до берега, стать ногами на землю.

Николай размашисто загребал рукой, с натугой бил ботинками кисельную воду и до рези в глазах всматривался в туманную муть, чтобы увидеть берег. Автомат, неловко торчавший на краю плота, при каждом гребке тыкался в лоб окованным прикладом, но Николай не решался сделать лишнее движение, чтобы поправить его.

Разведчики выкладывали все силы, а плот словно и на метр не поддавался к берегу, будто река нарочно задерживала его…

Туман таял. Ватные хвосты на глазах редели, истончались. Свет утра, растекающийся в небе, поднимал курные дымки, отрывал их от воды и бесследно растворял.

Томительно бежали минуты, с хлюпами всплескивалась между бревен вода, тяжело дышали разведчики…

Николай почувствовал, как Юрка придвинулся к нему, прижался плечом. Загребать стало неудобно. Орехов хотел уже оттолкнуть Юрку, но на воде что-то всплеснуло, и