– Знаком, – сказал я. – Профессия обязывает.

– Ну вот… Если допустить, что и тут замешаны Садяржицы… Единственный, кому выгодна смерть Кендзерского, был Жебрак. Вы готовы слушать дальше, пан капитан? Уже не о старых временах, а о не таких уж далеких?

– Валяйте, – сказал я.

Времени у меня имелось в избытке, а то, что он рассказывал, было довольно интересно. И даже более того… У меня появились кое-какие соображения, но я пока что им воли не давал, решив дослушать Барею до конца.

– В двадцать восьмом году при схожих обстоятельствах умер пан Голутвинский. Вот это был человек совсем другого полета, нежели Кендзерский. Земли у него было много, десятин[38] шестьсот, к тому же ему принадлежала та мебельная фабрика в Темблине, процветающее предприятие – у него был подряд на поставку казенной мебели нескольким учреждениям в повяте. Земли были одними из самых плодородных в округе, и он их сдавал в аренду. Вообще, как говорится, сидел прочно – бывший легионер[39], имел награды, у властей был своим человеком и в повяте, и в воеводстве…

Наверняка осадник высокого полета, мысленно прокомментировал я. Знаем мы этих бывших легионеров, насмотрелся, как их раскулачивали в тридцать девятом, а они при малейшей возможности драпали на запад, поскольку немцы им казались привлекательнее большевиков.

– Человек был энергичный, с деловой хваткой, – продолжал Барея. – И денежки у него водились. Вот и решил однажды устроить в Темблине паровую мельницу. Чем быстренько отобрал бы у Жебрака больше половины постоянных клиентов. Тех, кому было бы ближе возить зерно в Темблин, чем к Жебраку. А то мог применить против Жебрака кое-какие меры – при его-то положении и связях… – Барея посмотрел на меня с хитринкой. – Пан капитан, вы достаточно освоились во всей этой истории, вы профессионал, не проявите ли снова дьявольскую проницательность?

– Неужели опять? Лошадь привозит мертвого хозяина, и лицо у него совершенно спокойное, и ни малейших следов насильственной смерти…

– В точности, – сказал Барея, как мне показалось, устало. – Разве что на этот раз лошадь привезла его в Темблин, где он постоянно и жил. Снова обошлось без вскрытия. Насчет него сохранялись старые предрассудки. Вдова, по достоверным данным, заявила: «Мой муж – не рождественский гусь, чтобы его потрошить. Значит, так Богу было угодно». Вот и похоронили. Вдова была женщина энергичная и неглупая, держала в руках и мебельную фабрику, и арендаторов, но к идее паровой мельницы более не возвращалась… потому, мы с Войтеком считали, и осталась жива. В сентябре тридцать девятого, числа восемнадцатого, собрала ценности и в автомобиле уехала на запад. Что с ней сталось, представления не имею, да мне это и неинтересно. Войтек припомнил эту историю, когда после убийства в доме Гутманов вплотную занялся Жебраком. А о Кендзерском, отце Иерониме и отце Василии рассказал ему я, и Войтек в этом направлении предпринял некоторые разыскания, расспрашивал старожилов. Но ничего не добился. А эксгумировать труп Голутвинского, чтобы искать следы яда, было поздно – прошло больше пяти лет, органический яд, сказал эксперт, давно разложился…

Признаться, по спине у меня прошел неприятный холодок, и я спросил, быть может, излишне резко:

– А на основании чего ваш Войтек решил, что речь идет о яде?

Я едва не добавил «органического происхождения», но вовремя спохватился: кое-какие козыри следовало придержать…

– Вот об этом сейчас и расскажу, пан капитан. Обстоятельно, как и раньше – вы меня не торопите, значит, время вас не торопит… Это случилось летом тридцатого, делом уже занимался Войтек лично. Был у нас доктор, пан Витольд Жегайло, из литовских поляков, к нам перебрался году в двадцать пятом. У него был классический «литовский» выговор, но вам это наверняка неинтересно…

Я кивнул, мне и в самом деле это было неинтересно. Чем отличается «литовский» выговор от «великопольского», я и так давно знал. К примеру, «литовцы» тверже произносят некоторые буквы, особенно согласные. Там, где «польский» поляк обязательно скажет «кляштор», «монастырь», «литовский» непременно произнесет «клаштор». И так далее. Но кому это сейчас интересно?

– Я вам для начала обрисую, как в Косачах обстояло дело с докторами, чтобы вы имели полное представление насчет тогдашней обстановки, – продолжал Барея. – Докторов тогда в Косачах обитало трое. Все занимались частной практикой – ближайшая больница была только в Темблине. Никому из них Жебрак с его зельями и наговорами конкурентом не был. Один вообще специализировался на хирургии. Он и другой доктор, Сокольский, относились к Жебраку спокойно, с этаким надменным равнодушием, чуть ли не с презрением. А вот пан Жегайло Жебрака терпеть не мог. Он был твердым атеистом, к тому же насквозь городским жителем, из Вильно. Для него траволечение, практиковавшееся разными самоучками, было не более чем шарлатанством, а наговоры и все с этим связанное – и вовсе побасенками темного, отсталого народа. Большой был материалист и признавал только те травы, которыми пользуется официальная медицина. Частенько и в ресторанных посиделках, и в разговорах на трезвую голову отзывался о Жебраке с ядовитой насмешкой. Хирург потом говорил Войтеку: он бы поостерегся называть это манией, но этакий пунктик на почве Жебрака у пана Жегайло безусловно имел место. Пунктик плюс провинциальная скука… Зашло далеко: доктор два раза публиковал в местной газетке язвительные статейки о Жебраке и его пациентах. У Войтека были вырезки, он мне показывал… Одна под заголовком «Целитель из дупла», вторая – «Леший со скляночками». С точки зрения контрразведчика или полицейского – что уж там играть в деликатность, – словоблудие без капли конкретики. Всячески высмеивая как Жебрака, так и его пациентов, по дремучести своей пренебрегавших серьезной, официальной медициной: и это, мол, в двадцатых годах двадцатого века, во времена электричества, открытия радиоактивности и прочих достижений научно-технического прогресса! На тех, кто ездил к Жебраку, это никакого воздействия не оказало – а ведь среди них были не только крестьяне, но горожане, иные из них – с некоторым образованием. Ну а мужики попросту не знали вдобавок, что такое «радиоактивность»… Летом тридцатого доктору показалось, что он получил козырь: одна из пациентов Жебрака вдруг умерла. Хуторянка лет сорока. Доктор повел себя несколько непорядочно: пришел в полицию в Темблине и прямо обвинил Жебрака в том, что он подсунул крестьянке некую отраву. В полиции сначала к этому отнеслись серьезно: дипломированный врач, специалист… Но очень быстро выяснилось, что все это совершеннейшая ерунда. Те самые коллеги пана Жегайло быстро установили, что причиной смерти оказался застарелый рак печени с метастазами, до последнего момента никак себя не проявлявший. Медики называют такие случаи ураганными.