Лебедев восхищенно отозвался о благородном поступке издателя «Русского слова», лабораторный мефистофель, Евгений Александрович Гопиус, совершенно серьезно сказал, что все огромные доходы Сытина прямо зависят от работы учителей; никто больше Сытина не заинтересован во всеобщей грамотности, благодаря которой его небольшие дешевые книги сейчас можно найти в самой далекой деревне, не говоря уже о городе. Сытин просто вернул учителям ничтожную часть того дохода, который они ему принесли.

Сейчас, осматривая прекрасные физические кабинеты дома, Лебедев вспомнил реплику Гопиуса и удивился, как это в таком душевном и добром человеке может существовать такое циническое отношение к благородству знаменитого издателя. Ну зачем же обязательно искать в таком поступке лишь одни меркантильные соображения?! Другие же купцы и фабриканты не строят такие дома для учителей!

В большом красивом зале собрались преподаватели физики московских реальных и высших начальных училищ. На сцене стояли лебедевские приборы, привезенные из университетской лаборатории, висели отлично изготовленные схемы тех старых лебедевских опытов. Александр Александрович Эйхенвальд, которого, видно, здесь хорошо знали, представил собравшимся Лебедева и сказал несколько слов о значении лебедевских работ в современной физике. Лебедев слушал Эйхенвальда и, как всегда, восхищался сдержанным благородством и тактом, с каким тот говорил о нем, своем друге, его глубокой вере в могущество науки, в ее будущее...

И Лебедеву было приятно выступать в этой новой для него аудитории. Он разрумянился, его речь утратила свою обычную холодность, чеканность формулировок. Он заговорил о том, какое значение имеет труд учителя физики для формирования научного мировоззрения, о том, что именно они, учителя, закладывают в душу ребенка или подростка ту любовь к научной истине, без которой не может быть подлинного ученого. И он вспомнил Бекнева — своего первого учителя физики, вспомнил скромный физический кабинет реального училища, где он впервые приподнял, как ему казалось, край того покрова, под которым находились самые великие загадки природы...

И на этот раз сдержанного Лебедева тронули горячие аплодисменты зала и милые учительницы, обступившие его после лекции и проявившие совершенно неожиданную эрудицию и смелость физического мышления. Гм... Наверное, воспитанницы Саши Эйхенвальда, с его Высших женских курсов...

Да, это был очень приятный вечер в эти невеселые дни. Еще ему была приятна не свойственная для него работа, за которую он неожиданно для себя взялся. Начал писать статью о Ломоносове. Обычно Лебедев насмешливо хмыкал, когда ему предлагали написать что-то не связанное с его непосредственной работой. А о своей работе писал, по словам остряка Гопиуса, как положено писать члену Лондонского королевского общества: чтобы была изложена самая суть без всяких излишних риторических красот. Но на этот раз Лебедеву неожиданно захотелось написать о гениальном русском ученом, основателе Московского университета. Не только гениальные, предвосхитившие позднейшую науку теории Ломоносова были близки Лебедеву. Ему оказалась близка и сама драматическая жизнь великого помора: его борьба за развитие образования в России, создание школы русских физиков; его столкновения с чиновниками, сановниками; его одиночество среди карьеристов, прожектеров, академиков, жаждущих еще одного орденка, еще одного чина...

Вот так и шли дни. Последние дни университетской жизни Петра Николаевича Лебедева.

Двадцать восьмого января в физической аудитории была назначена лекция. К удивлению Лебедева, аудитория была почти полна. Оказывается, еще есть в университете студенты, интересующиеся физикой!.. Лебедев успел только произнести первые слова лекции, когда в аудиторию вбежали несколько студентов.

Один из них вскочил на пюпитр задней скамьи амфитеатра и отчаянно закричал:

— Товарищи!

Студенты вскочили с мест и обернулись назад.

— Товарищи! На двенадцать часов в Большой аудитории юридического корпуса назначается общестуденческая сходка! Мы требуем, чтобы полиция не мешала нам заниматься, не хозяйничала в университете. Все землячества постановили прекратить занятия и собраться на общестуденческую сходку... Мы просим извинения у профессора Лебедева, но участие в протесте — дело чести каждого студента...

Лебедев закрыл тетрадь, сошел с кафедры и сказал Максиму, чтобы тот убрал и унес в лабораторию прибор. Через узкую дверь аудитории студенты выдавливались в шумный коридор.

— Полиция!!! — закричал кто-то в аудитории.

Внизу в вестибюле слышалась возня, звяканье шпор и шашек, угрожающие крики полицейских. К Лебедеву подбежали его ученики Кравец и Неклепаев.

— Петр Николаевич! Мы вас проводим... Лучше вам идти прямо домой, не надо вам объясняться с полицией...

В вестибюле Физического института полицейские заняли все выходы и переписывали студентов. Омерзительно пахло полицейским запахом: смесью пота, карболки, мокрой шерсти, дешевого табака... На дворе Лебедев глубоко вдохнул чистый холодный воздух. Но и двор был черен от полицейских шинелей. Цепи городовых расступились перед богатой шубой, перед бобровой шапкой профессора, перед его бешеным от ярости лицом...

Дома Валя посмотрела на него и бросилась капать в стакан какие-то идиотские успокоительные капли... Помогут тут капли...

Пришел Лазарев и своим обычным спокойным голосом рассказывал последние университетские новости. В юридическом корпусе собралось более восьмисот студентов, забаррикадировали двери, митингуют и не пускают полицию. Жандармы и городовые хватают студентов, идущих на сходку, арестовывают их и уводят в Манеж... Уже объявлено, что тринадцать студентов, не дававших профессору Соколову читать лекцию, приказом градоначальника генерала Андрианова подвергнуты аресту на три месяца...

— На три месяца? Без суда?!

— Да, пока на три месяца. Без суда. На основании чрезвычайных правил. Переписанных, очевидно, будут исключать из университета. Боюсь, Петр Николаевич, что наша лаборатория, наш семинар будут очень затронуты этими репрессиями.

— А Мануйлов? А ректорат? А вся профессура? Что же мы все будем делать?

Как бы отвечая на этот вопрос, служитель принес наспех напечатанное на машинке приглашение. В пять часов ректор собирает экстренное заседание профессорского совета...

Заседание было коротким. Неожиданно тихим голосом Мануйлов сказал, что он, помощник ректора и проректор подали министру заявление о своей отставке. Они мотивировали этот трудный для них, необычный для профессоров императорского университета шаг тем, что в университете создалось положение, при котором выборному руководству, по сути дела, нечего делать. Фактическим хозяином университета стала полиция, роль ректора свелась лишь к тому, чтобы по телефону информировать полицию о том, что происходит в университете. Дело дошло до того, что полицейские уведомляют профессоров о том, сколько студентов в аудитории, приглашают их к чтению лекций и провожают до аудитории...

Может быть, и есть профессора, согласные с таким унижением профессорского достоинства, но ректорат, обсудив создавшееся положение, посчитал, что они так действовать в пределах своих