– Конечно же. Это часть профессиональной этики. Только если будет необходима помощь для тебя от другого специалиста, – София внимательно смотрела на неё. – Мама очень переживает за тебя, хочет помочь…

– Зачем? – глаза спрятались за свесившимися прядями.

– Потому что она тебя любит.

Юля скептически хмыкнула и покачала головой.

– Не. Она, такая, вообще-то ты мне по фигу, но я отвечаю за тебя перед обществом, поэтому должна изображать идеальную мать.

– Разве твоя мама так говорит?

– Нет. Но я же вижу, как она ко мне относится…

– Как?

– Ей нужно, чтобы я была идеальным ребёнком, как Лёля. Чтоб можно было фоточки постить и хвастаться доченькой.

София мельком бросила взгляд в листы, лежащие на столе. Да, Галина Александровна отметила, «двое детей», «ревность к сестре». Уже теплее.

– Ты думаешь, что мама любит тебя меньше?

– Я думаю, она на самом деле никого не любит. Только свою выдуманную семью. Чтоб как на картинке: «папа работает, мама красивая».

– Ваш отец…

– Мы его и не видим. В делах. Бизнес, поездки, командировки, встречи. Кажется, он дома почти не бывает.

– Думаю, он старается обеспечить вам хорошую жизнь, чтобы вы ни в чём не нуждались… – София говорила, осторожничая.

– Не. Я уверена, его просто достал дурдом, который у нас дома творится. Только в отличие от меня, ему есть, куда сваливать!

– Вы часто ссоритесь?

– С кем?

– С мамой. Сестрой.

– Когда мама на работе, мне нормально. Иногда мы с ней вместе ужинаем, можем кино посмотреть. А сестра… Она меня достаёт. Устраивает разные подлянки, за которые потом огребаю я. Бесит!

– В школе обратили внимание, что ты засыпаешь на уроках?

– Я ночью дома почти не могу спать, сестра достаёт, заманала уже!

– И ты режешь себя, чтобы переключиться на другую боль?

– Я не резалась, – бирюзовые волосы отрицательно качнулись.

– Твоя мама упоминала самоповреждение, поэтому я…

– Меня покусала Лёля. И не один раз. Я жаловалась. Мама не поверила, сказала, что я сама себя уродую, лишь бы только доводить её…

–Тут есть выписка от вашего педагога.

– Да им там тоже всем по фигу. И я длинный рукав ношу, чтоб не докапывались…

– Жарко же.

– Так, а чё делать…

– Покажешь? – тихо спросила София.

Совсем чуть поколебавшись, Юля закатала трикотажные рукава, открыв руки, сначала левую, потом правую. Отметины были на предплечье и выше локтя тоже виднелись. Небольшие полукруги, следы зубов. Мелких, молочных. Но шрамы глубокие, отчётливые. Раз, два, три… С первого взгляда София насчитала семь укусов. Она с трудом проглотила ком в горле.

– Как… Как это?…

– Они плохо заживали. Воспалились. Я антибиотик покупала, в аптеке, мазала…

– Юля. Давай позовём твою маму, и попросим её… – София перевела дыхание. – Я думаю, что твою сестру тоже нужно показать специалисту, ей нужна диагностика.… Я не работаю с малышами, и…

– Вы не поняли, – Юля подняла голову, и от её жёсткого взгляда Софии стало не по себе. – Моя сестра умерла до моего рождения.

София почувствовала озноб, будто бы по спине провели куском льда. Она подвинула по столу к девочке бумагу и ручку.

– Нарисуй!

4.

Москва встретила гулом, солнцем, свежей майской зеленью, ещё не уставшей от городской пыли. Полянский заметил, что Белякова навела чистоту и нажарила котлет к его возвращению. Из графика не выбивалась, значит, у них со Светланой Геннадьевной не получилось уехать в дом отдыха на две недели, как планировали.

Он завтракал. Сложно было отследить самый важный момент: когда свежий ванильный сухарь с изюмом, наполовину погружённый в чашку, наберёт идеальное количество сладкого чая с молоком. Чтоб был и не твёрдым в серединке, и не расползался в кашу. Лакомство обещало настоящее удовольствие.

Предвкушение испортил резкий стук в дверь, звук громкий, решительный и настойчивый. С досадой цыкнув, Тимофей переложил сухарь из чая на блюдце, и вздохнув, пошёл открывать.

София уверенно шагнула в прихожую. Он только набрал воздуха для приветствия, но она остановила его жестом:

– Так! Полянский! Чтобы я не передумала, сейчас ничего не говорите десять секунд!

Она приподняла обе руки, сжала пальцы в кулаки, затем стала разгибать по одному, отсчитывая время. Ошарашенный внезапным вторжением, Тимофей следил за этим необычным таймером, одновременно разглядывая неожиданную гостью.

Он не видел Софию всего две недели, а в ней столько перемен. Волосы ровно отрезаны, но всё ещё ниже плеч. Теперь от концов растянулся жёлто-золотистый градиент. Красный нравился ему больше. Прошлый раз она была в куртке, джинсах и ботинках (под которыми погибли его очки). А сейчас на ней надето светло-серое платье с бледным лимонным принтом мелких листьев. Треугольный вырез красиво подчёркивает шею. Прямой силуэт, мягкие складки струящегося трикотажа, подол закрывает колени. Талию резко рисует серый пояс. Ноги в туфлях: носки закрыты, крепкие каблуки и тонкий изящный ремешок с пряжкой на щиколотке. И на ней наверняка чулки, а не колготки. Восхитительная женщина! Особенно, когда молчит!

Десять пальцев разогнулись, ладони раскрылись, секунды тишины истекли. Она глубоко вздохнула, опустила руки и, стуча каблуками, прошла на кухню.

– София, простите меня! В нашу прошлую встречу я вёл себя как свинья! И…

– Это ещё мягко сказано! – перебила она его. Поставила на стол маленький изящный рюкзачок из серой кожи. Звякнул брелок. – Я не простила! Я не забыла! И если позволите себе ещё раз что-то подобное, то разбитыми очками не отделаетесь! Но! Я не стану смешивать деловые отношения и моё личное восприятие. Это ясно?

Потрясающе! Она пытается его строить!? И угрожает! Чудесная женщина. И ведь с тем, что она говорит, не поспоришь. Он жестом пригласил за стол.

– Яснее ясного дня! – Тимофей повернулся к полкам за второй чашкой, скрывая умилённую улыбку.

Налил чаю, достал зефир. Ей больше нравится розовый, а в шоколаде терпеть не может.

– Так, что собственно привело вас ко мне? – он подождал, пока она немного расслабится.

– Полянский, вы когда-нибудь слышали о феномене Замещающего ребёнка?

– Честно говоря, нет.

– Встречается в психоаналитике такое явление, впервые описано в восьмидесятых годах прошлого века. Когда ребёнка рожают, чтобы восполнить утрату предыдущего. Родители не справляются с болью, не переживают траур, а заменяют умершего ребёнка новым. В