Дубельт никогда не простил Герцену этой нравственной победы – при упоминании его имени он терял свою обычную выдержку. На одном из допросов в Третьем отделении, когда речь зашла о Герцене, Дубельт вспыхнул как порох; губы его затряслись, на них показалась пена. «Герцен! – закричал он с неистовством. – У меня три тысячи десятин жалованного леса, и я не знаю такого гадкого дерева, на котором бы я его повесил!»

…Едва Дубельту удалось справиться с русским общественным движением начала 1840-х годов, как случились новые неприятности: по Европе прокатилась волна революций 1848 года – начавшись во Франции, революционные выступления распространились по германским землям и Австрии, вплотную приблизившись к российским границам. Император Николай Павлович всерьёз опасался, что волнения начнутся и в России, поэтому Дубельту были даны неограниченные полномочия в борьбе с поднявшими опять голову отечественными вольнодумцами. Он, однако, не торопился: обладая полными сведениями об обстановке в стране, Дубельт знал, что брожение охватило лишь незначительную часть общества, а большинство по-прежнему остаётся безучастным к политическим вопросам. Следовательно, для сохранения государственного строя России надо было только истребить горстку смутьянов – но сделать это надлежало так, чтобы раз и навсегда отбить охоту к покушениям на самодержавие.

Нужна была показательная экзекуция, и в качестве жертв для неё Дубельт избрал членов кружка Михаила Петрашевского. Собственно, это был безобидный кружок литераторов, проникшихся мыслями французских утопистов и стремившихся к ненасильственному изменению российской системы, но в нынешних условиях и этого было достаточно, чтобы обвинить их в связях с европейскими бунтовщиками и попытке внести смуту в Россию.

Дубельт долго и сладострастно готовил расправу над ними, пока в апреле 1849 года не решил, что пора приступить к делу. Подготовив соответствующий доклад, он отправился к императору.

* * *

Николай Павлович просматривал счета от парикмахера и портных, он всегда делал это сам, полагая, что его могут обмануть.

– За прошлое полугодие месье Этиен просит 245 рублей, – говорил Николай Павлович, близоруко щурясь на счёт. – Ну, положим, это так, хотя цены он сильно завышает, но за неполные четыре месяца сего года месье Этиен требует уже 966 рублей, – это ни в какие ворота не лезет! За что так много?.. Ага, вот он пишет: «Стрижки – 75 рублей, 58 рублей, 69 рублей. Накладки – 230 рублей 71 копейка, 135 рублей 30 копеек». Ишь ты, до копейки высчитал, выжига французский!.. Далее: «Парик – 311 рубль без 10 копеек». Сбросил десять копеек, и на том спасибо!.. «За пудру и помаду для лица – 86 рублей 99 копеек». Ну-ка, посчитаем, – он взял чистый лист бумаги, перо с чернилами и в столбик сложил цифры. – Да, всё правильно, не обманул, однако каковы суммы! Отказаться, что ли, от услуг Этиена? Буду стричься у Хрякова – он солдат в Преображенском полку стрижёт по алтыну за голову.

– Хороши вы будете после стрижки Хрякова! – возразил камердинер Фёдор. – Как чучело огородное, только ворон пугать.

– Но, но, опять забываешься! – погрозил ему Николай Павлович. – Не забывай, с кем говоришь-то!

– А что, вы сами просите правду вам говорить, вот я и говорю, – пожал плечами Фёдор.

– Это да, я за правду, но ведь и приличия надо соблюдать, – впрочем, что с тобой толковать! – махнул рукой Николай Павлович. – Но цены, всё-таки, ужасные: 966 рублей за парикмахера, а вместе с прошлым полугодием больше 1200 выходит: на эти деньги можно целую роту солдат год содержать, а тут на какие-то накладные волосы тратится! А ещё счета от портных: один Акулов три тысячи просит, не говоря о прочих… Да, чем старее я становлюсь, тем больше расходы на внешний вид, а когда-то со своими волосами ходил и в одном мундире по году и более, – вздохнул он, мельком взглянув на себя в зеркало.

– Старость никого не красит, – буркнул Фёдор.

– Не такой уж я старый! – обиделся Николай Павлович. – На балах иным молодым за мной не угнаться.

– И в ухаживаниях за барышнями – тоже, – проворчал Фёдор.

– Что ты? О чём? – не расслышал Николай Павлович.

– Вас Бутурлин дожидается, – громко сказал Фёдор. – Видать, как раз насчёт сегодняшнего бала.

– А, хорошо! – оживился Николай Павлович. – Зови Бутурлина…

– Как служится? – спросил Николай Павлович, когда Бутурлин вошёл и поклонился ему. – В Сенате, верно, дел невпроворот, или вы их в долгий ящик кладёте? Мне докладывали, что уже более трёх миллионов дел у вас не рассмотренными лежат.

– Позвольте заметить, ваше величество, что я недавно в Сенате, в члены которого был включён благодаря вашему высокому доверию, – Бутурлин снова поклонился Николаю Павловичу. – Дел действительно приходит много, но ещё более прошений и жалоб, которые вовсе к Сенату не относятся: например, жалуются на плохие дороги, недостатки водоснабжения и освещения в городах, дурной запах, исходящий от сточных канав, и прочее в том же роде. Однако больше всего жалоб на своих соседей и родственников – недавно пришла бумага от некоего тульского помещика с просьбой обуздать его жену: ругает, де, она его днями и ночами, шагу ступить не даёт, а то и рукоприкладством занимается. Нет на неё никакой управы, так пусть хоть Сенат сию мегеру к порядку призовёт.

Николай Павлович расхохотался.

– На эту жалобу обязательно ответьте, ободрите несчастного, – сказал он. – Ну, а на местных начальников жалуются? Много ли таких обращений?

– Предостаточно, ваше величество, но можно ли всем верить? Немало приходит оговоров – от злобы, зависти или иных причин, – мягко ответил Бутурлин.

– Если бы только оговоры, – вздохнул Николай Павлович. – Ладно, ты ведь не по службе пришёл; что наша прелестница, будет ли на балу?

– Непременно, и мечтает о конфиденции с вашим величеством, – сказал Бутурлин.

– Так уж и мечтает? – улыбнулся Николай Павлович.

– А как же! Спросила в точности, как вы: «Будет ли, мол, на балу государь?» Она так взволнована, думать ни о чём не может, кроме как о предстоящей встрече. Девица весьма живого нрава, чистый порох, а про внешность и говорить нечего, – рассказывал Бутурлин.

– Да, я видел её, очень хороша! – перебил его Николай Павлович. – Кажется, Марией зовут?

– Точно так, ваше величество, Мария, дочь графа Апраксина, – подтвердил Бутурлин. – Помолвлена с князем Мещерским, но до свадьбы ещё далеко.

– А этот, Мещерский… не выкинет чего-нибудь неподобающего? Ну как Безобразов когда-то? – с сомнением спросил Николай Павлович.

– Помилуйте, ваше величество, даже сравнивать нельзя: вполне приличный молодой человек, – возразил Бутурлин.

– Что же, это прекрасно, – сказал Николай Павлович. – У нас много болтают о развращённости нынешней молодёжи, но я всегда знал, что это не так: порядочных молодых людей в России куда больше, чем развращённых. Я встречался в своё время с княжной Мещерской – тоже очень порядочная была девушка… Ступай, Бутурлин, я тобой доволен, – да смотри, не забывай службу в Сенате.