в бомбоубежище, иногда по нескольку раз в день. Сказывалась уже и ограниченность питания, и Вячеслав Яковлевич и Клавдия Михайловна сильно похудели, но тем не менее при встречах выставляли на стол все, чем можно было угостить; а когда я было отказался от чая и еды, говоря, что сыт, Вячеслав Яковлевич заявил, что меня нужно «заснять, заснять, как единственного сытого человека».

Тяжелая зима, небывалые лишения, подходивший к концу седьмой десяток лет не могли не сказаться на здоровье Вячеслава Яковлевича. Его силы, его неутомимая энергия иссякали. По настоянию друзей Вячеслав Шишков наконец согласился выехать из Ленинграда. 1 апреля 1942 года вместе с семьей он навсегда покинул любимый город.

Двойственные чувства обуревали Вячеслава Шишкова. Уезжая из осажденного города, он понимал, что «убегает» от смерти, от тяжких и непосильных для его возраста переживаний. В одном из своих писем он так и говорит, что дальнейшее его пребывание в Ленинграде окончилось бы для него смертью. Но в городе остались друзья, оставались воины-герои, с которыми в самые грозные месяцы блокады Вячеслав Шишков был вместе, отдавал все, что было в его силах, на защиту Ленинграда, на борьбу с лютым врагом. Было досадно, что ему пришлось покинуть город.

По дороге в поезде, который шел до Москвы 12 суток, Вячеслав Яковлевич много размышлял. В сознании стояли страшные картины бомбежек, разрушений, картины борьбы бесстрашных защитников города с врагом. Шишков не терял веру в окончательную победу. Он чувствовал, что рано ли, поздно ли, но «наша возьмет!». Однако страдания людей угнетали его. От взрывающихся фугасок он просыпался и готов был двинуться в бомбоубежище. Но мирный стук колес двигающегося поезда останавливал его. «Ух ты… Опять приснилось…»

Все никак не мог он забыть злополучных карточек… «Пошел однажды Вячеслав Яковлевич, — рассказывает Клавдия Михайловна, — получать хлеб. Приносит 500 граммов хлеба. А карточек нет: либо где-то оставил, либо потерял. Так он был расстроен, так переживал, что нелепо выполнил мое поручение — оставил на целую неделю семью без хлеба. Хорошо, что именно в это время от друзей из Москвы пришла продуктовая посылка и выручила нас из беды. Все пережитое там, начиная от „мелочей“, теперь, когда мы ехали в сравнительно хороших условиях, в отдельном вагоне вместе с академиком Орбели, как-то непроизвольно лезло в голову и Вячеславу Яковлевичу, и мне, и моей маме — Раисе Яковлевне, и не только в дороге, но и здесь, в Москве, когда мы начали обживаться в тихих и прекрасных условиях…»

Высадились Шишковы на Ярославском вокзале. Владимир Ставский выслал за ними машину. До вечера Шишковы гостили у него дома. Вечером устроились в первом же освободившемся в гостинице «Москва» большом, из трех комнат, номере.

После долгих мучений наконец Вячеслав Яковлевич и его семья оказались в сносных условиях. Жизнь в «белокаменной» была относительно спокойной. Враг отступил от столицы. В гостинице было чисто, опрятно и, главное вдоволь и холодной и горячей воды. «Мы, кажется, всю ночь, — вспоминает Клавдия Михайловна, — смывали с себя и грязь и копоть и согревались от долго мучившего нас холода… Вячеслав Яковлевич ходил сияющий, довольный. Немного отдохнув, он принимается за рассказы, очерки и статьи на военные и тыловые темы, сотрудничает в Информбюро и снова долгими часами сидит над новыми главами „Емельяна Пугачева“. Я удивлялась, как мог Вячеслав Яковлевич после всею пережитого в Ленинграде вновь так самозабвенно трудиться над рукописями…»

Да, Вячеслав Шишков и в Москве работал по-фронтовому. Помимо статей, очерков, он пишет рассказы на оборонные темы, в которых героями выступают солдаты, колхозники. Несколько рассказов посвящает славным сибирякам, и сражавшимся на фронтах, и работавшим в тылу. В журналах «Октябрь», «Красноармеец», в газете «Красная Звезда» публикуются его рассказы: «Прокормим», «Гость из Сибири», «Гордая фамилия», «Дед Андрей», «Сусанины земли советской», «Буря» и другие Печатается в «Советском писателе» сборник рассказов под общим названием «Гордая фамилия». Для этого же издательства готовиться повесть из времен Пугачева «Прохиндей».

Так же как и в Ленинграде, Вячеслав Яковлевич выступает по радио, читает свои рассказы красноармейцам, раненым в госпиталях. Несмотря на болезнь сердца, обострившуюся эмфизему легких, он выполняет отдельные поручения правления Союза советских писателей. Кроме того, он читает и разбирает рукописи начинающих авторов, ведет переписку с фронтовиками, с друзьями и читателями.

Примерно через месяц после приезда в Москву Вячеслав Шишков вместе с делегацией едет в Ясную Поляну на открытие музея великого писателя Льва Николаевича Толстого, народной святыни, оскверненной и разрушенной фашистскими варварами. С террасы большого яснополянского дома Вячеслав Яковлевич произносит теплую, прочувствованную речь о любимом с детства писателе.

Продолжалась работа и над второй книгой «Емельяна Пугачева». Перед ее изданием Шишков настаивает, чтобы она была направлена на отзыв академику Тарле. Отзыв от академика поступил вполне благоприятный. «Роман тов. Шишкова, — сообщал он, — был мною прочитан с неослабевающим интересом и удовлетворением. И со стороны чисто эстетической я бы затруднился отметить сколько-нибудь бросающиеся в глаза неровности или погрешности. Но от меня редакция ведь и не требует критики художественной, — но исключительно историческую. С этой точки зрения роман „Пугачев“ тоже производит благоприятное впечатление…»

Из высказываний самого автора романа мы лишний раз убеждаемся, как кропотливо, поистине титанически трудился он над «Пугачевым». «…Написание исторического произведения, — пишет Шишков в статье для „Огонька“, — дело ответственное и трудное: здесь творческая фантазия автора почти скована бывшим ходом самой истории. Изображать виденное, наблюденное много проще, чем живописать то, что автор не мог видеть. Для верного описания эпохи необходимо знать ее во всей подробности, чтоб не впасть в грубую ошибку против исторической правдивости Необходимо изучить причины, породившие то или иное явление ушедшей эпохи, чтоб иметь возможность произвести анализ всего события в целом и сделать общий вывод. Характеры и душевные движения действующих лиц должны быть раскрыты подчас не так, как хочет того автор, а в подчинении логике исторической необходимости. В разговорном языке я даю некоторую стилизацию тогдашней речи, пользуюсь языком комедий Фонвизина, Веревкина и другими источниками, а также фольклором и отчасти записями показаний участников мятежа. Был бы неоценимый для писателя клад, если б эти показания записывались дословно, но, к сожалению, они дошли до нас лишь в изложении допрашивающих».

В январе 1943 года президиум Союза советских писателей выдвинул первую книгу «Емельяна Пугачева» на соискание Сталинской премии.

Между прочим, Вячеслав Шишков противился этому. Он считал это выдвижение преждевременным, так как роман не был еще окончен. «Судить о кафтане, — говорил он, — следует не тогда, когда он еще в руках мастера, а тогда, когда кафтан