казнями, побоялись приютить нас под своей крышей. Перебрав все возможные комбинации, я решила перевезти Ирину и Наталью в город и поселить их в гостиной у Марианны, поставив там две кровати. Так мы соединили свои страдания, и я, когда дочери мои были рядом со мной, могла еще больше заниматься великим князем. Это решение было тем более важным, что мисс Уайт и Жаклин собирались возвращаться в свои родные страны, благодаря стараниям их консульских представителей, поскольку больше не было ни посольств, ни консульств. Их отъезд огорчил Ирину и Наталью, глубоко привязанных к своим учительнице и няне, бывшим при них с их рождения. Я также с болью рассталась с верным камердинером и его женой, оставив только кастеляншу, которая теперь прислуживала моим дочерям. Однако у нас еще оставались кое-какие вещи, которые следовало попытаться перевезти в город. Телепнев, добившийся своего и обосновавшийся в нашем дворце, снова стал угодливым и любезным. Он пришел ко мне в коттедж и сказал:

– Вам известно, что вы имеете право взять с собой только один чемодан, всего один чемодан без разрешения ЧК Детского Села (я никак не могла привыкнуть этому неприятному переименованию). Советую вам обратиться к товарищу Северному.

Я попросила встречи с этим Северным, чья фамилия наверняка была псевдонимом.

Тот велел мне ответить, что примет меня завтра, в десять часов. Из дворца великой княгини Марии Павловны Старшей ЧК перевели в дом на улице Широкой, возле вокзала. Я пришла туда в назначенное время и прождала до половины двенадцатого: товарищ Северный поздно поужинал ночью и еще не вставал. Наконец, без четверти двенадцать, он появился, извинился за то, что заставил меня ждать, и пригласил в свой кабинет. В военной форме, в высоких сапогах и фуражке, он, как и почти все большевистские вожди, был явно выраженного семитского типа. Однако он был менее противен, чем остальные. Я изложила ему причину своего прихода: я хотела получить разрешение увезти на грузовом фургоне мои вещи из коттеджа великого князя Бориса в Петроград. Он немного поколебался, потом взял лист бумаги и написал:

«Гражданке Палей и двум ее дочерям, Ирине Павловне и Наталье Павловне, как не замешанным в деятельность, враждебную Советской власти, разрешается перевезти из города Детское Село в Петроград принадлежащие им вещи…»

Я поблагодарила его; это был первый гуманный большевик, встреченный мною за все время существования этой напасти. Он по-доброму говорил о моем муже, спросил, есть ли у меня надежда на его скорое освобождение. Зная, что Северный – друг кровожадного Зиновьева, я сразу же обратилась к нему с просьбой помочь мне. Он грустно опустил голову.

Я спросила его, правда ли, что наш император был убит в июле. Шел октябрь, а никто не знал ничего достоверно.

– Увы, да! – ответил он. – И это очень прискорбно для советского правительства. История ему этого не простит. Москва не отдает себе отчет; они там надеются, что большевизм победит повсюду и всех монархов постигнет та же судьба.

– А императрица, цесаревич, великие княжны? Прошу вас, скажите, что вам о них известно.

Он пожал плечами.

– Не могу вам сказать ничего конкретного. Однако надеюсь, что все они находятся в каком-нибудь монастыре в Сибири. Убит один Николай II.

– А о моем сыне вы что-нибудь знаете? Это правда, что он бежал? Я могу надеяться?

– Ах, как я понимаю вашу материнскую тревогу! – сказал он. – У меня тоже есть мать, которая сейчас далеко и волнуется за меня. Увы! О вашем сыне я ничего не знаю, слухи очень противоречивы.

Он посмотрел на меня своими глазами, полными жалости. Я совсем не ожидала встретить в царскосельской ЧК гуманного, почти доброго человека, потому что давно отвыкла от такого. На прощание он мне сказал:

– Несмотря на плакаты на стенах, что рукопожатия отменяются, я хотел бы пожать вам руку.

Он взял мою руку и с жаром поцеловал ее. Я вернулась в коттедж с разрешительной бумагой, и три дня спустя мои дочери приехали на поезде к «сестрице Марианне», тогда как фургон с сундуками и чемоданами, привезенный смотрителем дома великого князя Бориса, прибыл в город по дороге, соединяющей Царское Село с Петроградом.

XXXV

Тем временем преданные друзья-военные продолжали искать способ вызволить великого князя из тюрьмы. Я узнала, что в Петроград приехал знаменитый немецкий революционер (заклятый враг кайзера Вильгельма) и стал всемогущим среди большевиков. Его звали Карл Мор[68]; он жил в гостинице «Астория», реквизированной для нужд Совета (а Советы нуждались во всем), и я попыталась с ним встретиться. Дважды мы с ним разминулись. Наконец я узнала, что он находится в Царском, у своих друзей, и отправилась его искать. Мне повезло встретить его в дверях тех самых друзей, у которых он гостил; я представилась и в нескольких словах изложила цель моего визита. Они любезно пригласили меня войти, и через несколько мгновений появился сам знаменитый революционер… Я не верила своим глазам. Уже пожилой господин, с седыми волосами и идеально подстриженной бородой, с гладкой кожей, смеющимися глазами, безукоризненно одетый; поперек жилета вытянулась толстая золотая цепочка, на пальце блестела крупная печатка. Это был барон, ставший социалистом и взявший себе псевдоним Карл Мор[69]. Он выслушал меня внимательно и с сочувствием и пообещал свою помощь. Он посоветовал мне встретиться с доктором Антоновским, возглавлявшим тюремную госпитальную службу, но, разумеется, решение должно было прийти из петроградской ЧК, одно название которой вызывало у меня дрожь.

Доктор Обнисский, со своей стороны, употребил все профессиональное влияние. После многих недель хлопот было решено, что 23 ноября/6 декабря великого князя переведут в тюремную больницу на острове Голодай. Чтобы попасть туда, надо пересечь Неву, весь Васильевский остров, следуя мимо Смоленского кладбища, где вечным сном спят столько близких мне людей. Я добилась от комиссара Трелиба, что 22 ноября/5 декабря, в день рождения Натальи, обе девочки навестят отца. В тот день мои бедные сиротки увидели великого князя в последний раз.

Арман де Сен-Совёр, который теперь выезжал на своем автомобиле только под датским флагом, поскольку его машину много раз реквизировали, предложил мне перевезти великого князя и его скудный багаж из тюрьмы на Шпалерной в госпиталь на острове Голодай; я с благодарностью согласилась и объявила Трелибу, что нашла автомобиль для этой поездки по городу. В одиннадцать часов, после многих формальностей, мы вышли из тюрьмы. Комиссар проводил нас до низу, приказал загрузить в авто два чемодана великого князя и складную кровать, которую ему разрешили использовать вместо