что следует совершенствовать. В миг, когда мы перестаем пытаться стать лучше, мы начинаем становиться хуже. После смерти Антонина он продолжал изучать философию. Всю жизнь смиренно собирал письменные принадлежности и занимался даже в преклонном возрасте. Он не хотел прекращать учиться, не хотел перестать становиться лучше.

Чего он добивался? К какой судьбе он стремился?

Это, конечно, недостижимый идеал. Делом его жизни стало движение в точку, где он «никогда не поколеблен удовольствием или болью, будет целеустремлен в действии, избавлен от нечестности или лицемерия и никогда не будет зависеть от действий или бездействия другого человека»[213]. Или, как он описывал в другом месте, «независимость и спокойствие перед игрой случая»[214].

Было бы неплохо, да?

В некотором смысле это и есть умеренность: самодостаточность. Цель. Ясность. Власть.

Есть только один способ достичь этого, и это не прозрение.

Говоря о своем покойном муже мистере Роджерсе, Джоанна Роджерс заметила: «Если вы выставите его святым, люди могут не узнать, как усердно он работал». Антонин и Марк Аврелий — это не запыленные притчи из прошлого. Это не двумерные фигуры, напечатанные на страницах учебников истории. Они были людьми. И они не были идеальными людьми. Но если бы они были совершенными, то не оставили бы нам надежды.

Мы любим их, потому что они пытались. Потому что в случае ошибки исправлялись, в победе были смиренны, работали и добивались результатов. Это прокладывает путь для нас. Как живой пример и наставления Антонина помогли сформировать Марка Аврелия, так и жизнь и уроки Антонина и Марка Аврелия могут сформировать нас.

Нам не нужно добавлять свои имена в список грустных историй и поучительных примеров, так часто сопутствующих описаниям успехов. Благодаря самодисциплине мы можем найти свое предназначение: доступ к более высокому плану сознания, бытия и совершенства.

Антонин нашел его, и путь, проложенный им, указал направление Марку. Пойдем ли мы по их стопам? Будем ли мы восхищаться этими героями? Или двинемся путем Неронов?

Вот вопрос, который мы должны задать себе сейчас.

Терпимость к другим. Строгость к себе

Катон Младший[215] был суров, как его прадед. Он был равнодушен к богатству. Носил обычную одежду, ходил по Риму босиком и с непокрытой головой. В войсках он спал на земле со своими солдатами. Никогда не лгал. Никогда не относился к себе легкомысленно.

В Риме стали говорить: все мы не можем быть Катонами.

Никто так не иллюстрировал невозможность следовать стандартам Катона, как его брат Сервилий Цепион. Он любил роскошь, благовония и круг общения, какого Катон никогда бы себе не позволил[216]. Катон был безропотен в умеренности и помнил, что это не зря называется самодисциплиной.

Хотя мы сами придерживаемся высочайших стандартов и надеемся, что наше хорошее поведение окажется заразительным, мы не можем ожидать, что все остальные будут такими же, как мы. Это несправедливо, да и невозможно.

Правило, сформулированное еще прадедом, помогало Катону любить и поддерживать брата, несмотря на разные подходы к жизни. «Я готов простить ошибку каждому, кроме самого себя», — говорил Катон Старший. Много поколений спустя Бенджамин Франклин сформулирует еще удачнее: «Ищи в других достоинства, в себе — пороки». Или, как сказал Марк Аврелий, «терпимость к другим, строгость к себе»[217].

Единственный, к кому вы можете быть по-настоящему строги, — это вы сами. Потребуется вся сила самоконтроля, чтобы добиться этого, — не потому, что это сложно, а потому, что трудно позволять людям то, чего вы никогда не позволите себе. Разрешать им то, что — вы точно знаете — плохо для них же; позволять им расслабляться, когда они явно способны на большее.

Но вы должны так поступать, потому что вы не управляете их жизнью.

Вы сожжете себя, если не станете жить и позволять жить другим.

Отдавайте другим должное за их усилия. Входите в их положение. Прощайте. Забывайте. Помогайте им стать лучше, если они принимают помощь.

Не все готовились, как вы. Не у всех есть ваши знания. Не у всех сила воли или целеустремленность, как у вас. Не все подписались на такую жизнь!

Вот почему нужно быть терпимым и даже великодушным по отношению к людям. Все остальное несправедливо. А также непродуктивно.

В 1996 году New Jersey Nets обдумывал варианты с выбором на драфте[218] будущей суперзвезды Коби Брайанта[219]. Клубу потребовалось отправить его после тренировки на Западное побережье. В команде тогда проводили политику бережливости, и молодому игроку взяли билет в эконом-класс. Шесть часов полета через всю страну! И Коби этого не забыл. Псевдоэкономия стоила Nets шанса заполучить одного из величайших баскетболистов в истории[220].

Сам Коби всю карьеру противостоял этой проблеме в той или иной версии. Он был одним из самых требовательных и преданных своему делу игроков, когда-либо выходивших на баскетбольную площадку. Но ему было трудно принять, что не все игроки «могут быть Коби». В реальности же многие из них и не хотели быть Коби. Подхлестывая, как себя, он часто загонял их, а в других случаях (как случилось с Шакилом О’Нилом) — отталкивал, лишая себя талантливых партнеров, способных обеспечить ему еще как минимум один или даже два чемпионских перстня.

Ранее мы говорили о сохранении хладнокровия. Почти наверняка основная причина гнева успешных или талантливых людей заключается в том, что остальные не соответствуют их требованиям: почему они не понимают? Это же так просто! Почему не могут сделать то, что им показали? Почему они не могут просто быть такими же, как мы?

Да потому что они — не мы!

Даже если бы они были нами, справедливо ли ожидать от них того, на что они никогда не подписывались?

Друзья Ганди ценили его доброту — он не осуждал чужой выбор или менее строгую жизнь[221]. «Думаешь, если ты такой уж святой, так на свете больше не будет ни пирогов, ни хмельного пива?» — спрашивает сэр Тоби в пьесе Шекспира «Двенадцатая ночь»[222]. Пускай развлекаются. Пускай себе живут и делают что хотят. Вам достаточно беспокойства о собственной судьбе. Не вам пытаться изменить других.

Будьте сильным, вдохновляющим примером — этого достаточно. Старайтесь сопереживать. В преддверии войны в Персидском заливе Колин Пауэлл[223] скрывал от сотрудников, что ночует в кабинете. Бремя ответственности лежало на его, а не на их плечах. Он не хотел даже намекнуть, что им следует сравняться с ним в жертвенности.

Один из секретарей Линкольна восхищался, что президент «никогда ни от кого не требовал совершенства; для других он даже не