на фоне стеклянной стены, позади которой заснеженный сад. Воздух одновременно озоново-свежий и сладковато-тяжелый, с ароматом хвои и сгоревших свечей. Высокая елка придвинута к стене; она провела Рождество со своими детьми и внуками.

Теперь она осталась одна. Я подхожу к кровати. Мой стул стоит там же, где и три дня назад. Как будто тут заморозили, остановили время.

Я сажусь, она не поворачивается ко мне. Но она протягивает мне руку, я кладу свою на ее ладонь.

— А где костыль, Сюзан?

— Он уже не нужен.

Чувствуется приближение смерти.

Перед мысленным взором проходят годы, которые мы провели вместе, и вспоминается один случай, возможно, из-за того, что сейчас Рождество. Первый раз она взяла меня с собой в поездку в тот год, когда мы начали работать вместе, — в тогдашний Советский Союз. Мы вылетели из Москвы на военную базу Бельбек, находящуюся неподалеку от Севастополя на юго-западном побережье Крымского полуострова. Там мы встретились с Горбачевым, на даче под названием «Заря» на утесе над Черным морем, советское правительство потратило на нее двадцать пять миллионов долларов. Он был первым и последним президентом Советского Союза, двумя годами ранее по его просьбе Андреа проводила консультации по групповому принятию решений для шести человек, чьи приказы в советской системе раннего предупреждения должны были быть согласованы на случай применения ядерного оружия.

В комнате, кроме Горбачева, Андреа и меня, находилась жена Горбачева, Раиса, их дочь и двое внуков. У стены стоял офицер в форме, рядом с ним был небольшой металлический ящик. Андреа потом объяснила мне, что это «Чегет», эквивалент «Футбола» американского президента, — устройство Судного дня, предназначенное для активации ответного ядерного удара.

Я никогда прежде не видела такого усталого человека, как Горбачев. Глядя на него, ты понимал, что перед тобой человек, который взвалил на свои плечи благополучие страны и народа и время которого теперь, через шесть лет, когда он прошел всего полпути, подходит к концу.

Они с Андреа разговаривали как старые друзья, он хотел, чтобы она помогла ему собрать группу для выработки основных принципов федеративного Советского Союза с широкой автономией для республик.

В течение первой минуты мне стало ясно, что она знала — ничего не получится. Через десять минут она сказала ему это.

Я физически ощущала масштаб его личности. Он пульсировал, как гигантский электродвигатель. Я чувствовала его сомнения.

Тогда я встала, взяла его голову в руки и прижала к своей груди. Все замолчали. Охранник замер, дети притихли. Андреа Финк тоже замерла. Мне так хотелось ему чем-то помочь, хотя бы с помощью sexual healing[17]. Я повернула его лицо к себе.

— Миша, — сказала я. — Если бы мы только могли быть вместе.

Это как-то сняло напряжение. Все понимали, что я говорю искренне. Его жена это понимала, его дочь, офицер с ядерным чемоданчиком, даже внуки всё понимали. Если правильно выбрать момент, то даже дети могут всё стерпеть.

— Сюзан, — сказал он.

Он произнес мое имя как «Суузан».

— Я не привык к тому, что меня обнимают мои консультанты.

— Это потому, что вы недостаточно знакомы с Копенгагенской школой квантовой физики, — ответила я.

Мы встали и распрощались. Все знали, что это конец. Мы прошли мимо пятидесятиметрового бассейна и вдоль закрытого пляжа, который простирался на многие километры в сторону курортного поселка Форос, и вышли к машине. Четырнадцать дней спустя, в Рождество 1991 года мы наблюдали, как из этой гостиной, где я была, он по телевидению объявил о сложении с себя полномочий. И увидели, как он передал чемоданчик Борису Ельцину. Это было двадцать пять лет назад.

Именно усталость Горбачева во время той встречи и той трансляции я узнаю в лице Андреа Финк. Это усталость человека, который, в отличие от остальных, не просто думает о ежедневных заботах, а у которого есть свои представления о будущем. И теперь он вынужден наблюдать, как все рушится.

— Вы с Магрете Сплид создали Комиссию будущего. Магрете Сплид мертва.

Она это знает.

— Хенрик Корнелиус убит.

Ее рука холодна. По мере приближения смерти биоэлектрическая энергия покидает поверхность кожи и уходит вглубь тела. Возможно, она умрет сегодня ночью. Или, может быть, это еще одна из ее попыток обойти правила, непреложные для всех остальных.

— Мы с Магрете тогда не знали, какой результат может дать работа группы, Сюзан. Но мы стремились это узнать. Я знала Магрете двадцать лет. Ее статус был совершенно непонятен. Пацифист внутри военного ведомства. Сначала ее взяли на работу в соответствии с существовавшими тогда правилами. Женщина, гражданская, есть немецкие родственники, но ничем себя не запятнала. Через несколько лет они не могли без нее обходиться. В шестьдесят четвертом она получила постоянную должность. В том же году в офицерскую школу приняли первую женщину. Но еще в начале пятидесятых я обратила внимание на ее статьи. И связалась с ней. У нее была идея, что надо собирать ученых людей, помещать их в какой-то контекст, который максимально может раскрыть их. Бор умел такое делать. Мы тогда были озабочены развитием общества. Особенного оптимизма у нас не было. Мы стремились к реализму. И реалистическим прогнозам. Карибский кризис стал для нас поворотной точкой. И для Магрете, и для меня. Магрете приписали к инспекционной группе с командой ВВС. Отправили на авиабазу Рамштайн в Германию. В октябре шестьдесят второго. Ей не было еще и двадцати, но ее отобрали. Первую неделю она привыкала ко всему, потом у нее завязались связи. Магрете нравились мужчины, в этом отношении она была похожа на тебя. Она закрутила роман с заместителем командующего ВВС в Европе. Он отвечал в том числе и за то, что называлось «передовое базирование», — бомбардировщики, которые в случае атомной войны сбросят первые бомбы на Советский Союз. Он рассказал ей, что у него есть полторы минуты, чтобы поднять самолеты в воздух, поскольку их базы являются приоритетными целями для Советского Союза. Его пилоты сидели в кабинах самолетов посменно двадцать четыре часа в сутки. И они знали, что их задание — это билет в один конец. Потому что не будет уже Германии, в которую можно вернуться. То, что Магрете узнала за эти недели, потрясло ее. После этой поездки у нее появились первые седые волосы. Как у Кристмаса Мёллера[18], когда он вернулся домой из Лондона после войны. С того времени мы стали искать направления работы. Для группы. Но это заняло еще десять лет.

— Что вы рассказали в Фолькетинге?

— Что все члены группы — специалисты. Это соответствовало действительности.

— Вы знали, что можете