Шрифт:
Закладка:
А Захар стал пить. Он пропадал сутками, потом появлялся, говоря, что жить без меня не может, потом кричал в истерике, что не может жить в таких условиях, что задыхается от скуки без телевизора, уходил на работу и после смены «зависал» у кого-нибудь из друзей до тех пор, пока не кончалось спиртное.
Однажды, во время отсутствия Захара, наведалась ко мне свекровь. Первым делом она ринулась к холодильнику и, вытащив оттуда кастрюлю, подняла крышку. Поморщилась:
– Ты этой гадостью его кормишь? Да на нем уже штаны сваливаются!
– Екатерина Юрьевна! Он же почти сто килограмм весил! А теперь – восемьдесят. Ему еще скинуть можно без ущерба для здоровья.
– Нахалка! Сама тощая и его до дистрофии довести хочешь!
– Я готовлю из того, на что хватает денег.
– Нахалка! Скажи ему, пусть к нам за картошкой явится.
– Скажу.
Брезгливо оглядевшись вокруг, Екатерина Юрьевна удалилась.
Вечером пришел пьяный муж и, переодевшись, решил пойти по какой-то нужде к нашей соседке: это была симпатичная девушка Марина, уже дважды побывавшая замужем и привечавшая всех без разбору. Я, гордая, не сказала ему ни слова. Захар остался у Марины на ночь. Утром следующего дня я ушла на работу, а вечером, не застав Захара в нашей комнате, зашла к Марине.
Она, увидев меня, широко распахнула дверь:
– Проходи.
– Захар не у тебя?
– Нет. Он к какому-то другу пошел.
– Значит, пить.
Марина вальяжно развалилась на диване и внимательно на меня посмотрела:
– Он тебя не стоит.
– Знаю.
– Ты что, любишь его, что ли?
– Конечно, нет. Привыкла очень.
Тут я внимательно посмотрела на Марину. Очень аккуратно одета, прямые, зачесанные назад волосы, сплетенные в старомодный пучок. Нежная кожа с желтоватым оттенком, изысканный маникюр. Ничего особенного.
– Да-а-а, – протянула Марина. – Я к первому мужу тоже сильно привыкшая была. Он меня на руках поначалу носил, во всем помогал. Мать у меня тогда умерла, и сестра младшая осталась. Мне одной не поднять было бы.
– У тебя матери нет? – осторожно спросила я.
– Отец убил. А сам сел. До сих пор сидит.
– За что?
– Из ревности. Вот и первый муж у меня такой же оказался. Чуть не прибил меня, когда приревновал. И повода-то не было.
– Как «не прибил»?
– Побил только. Две недели в больнице полежала и подала на развод. В ногах валялся – не простила; тогда он убить поклялся. Что делать? Нашла защитника: хороший парень, учились вместе. Он меня всегда любил, а я взаимностью не отвечала. А тут ответила, он и встал за меня горой. И все бы хорошо, да не могу я детей иметь: отбил у меня что мог первый муж. Второй от этого гулять да пить начал. Развестись пришлось. И твой, вижу, пьет?
– Пьет.
– Может, потому, что детей нет?
– Глупости. Это потому, что телевизора нет.
– Тогда брось его.
– Брошу, попозже.
Мы помолчали.
– Чаю хочешь? – Марина будто захотела привстать.
– Нет, я пойду.
– Ну, давай. Дверь сама захлопни.
Я подошла к двери:
– У вас с ним что бы́ло?
– Нет. Он спал.
– Ну, пока, – я защелкнула дверь.
Ночью в общежитии кто-то душераздирающе стал кричать. Я вышла в коридор, встретив растрепанную Марину, ожесточенно бьющую дверь напротив. Там жил мент с двумя малолетними детьми и женой в надежде на улучшение жилищных условий.
Он открыл дверь:
– Что?
– У детдомовских, – выдохнула ему в лицо Марина.
Детдомовские – это девчонки, жившие в другом крыле общежития нашего этажа. Они были поселены тут временно, так как скоро государство должно было выделить им однокомнатные квартиры. Но государство запамятовало, а может, не торопилось, и девчонки подзадержались.
Мент с Мариной побежали в соседнее крыло. Я последовала за ними, уже поняв, что там собралось много народу и мне можно глянуть лишь издалека.
– Мама, я иду к тебе! – раздался истеричный вопль, а потом – грохот от разбитого стекла… Завизжали девчоночьи голоса. Снизу, по лестнице, почти бежали врачи скорой помощи.
– Уступите дорогу! Уступите дорогу, что столпились! – кричал, видать, самый главный врач и расталкивал людей чемоданчиком.
Я поняла, что все равно придется довольствоваться только звуками, и пошла спать: послушать я могу и в своей комнате.
Как выяснилось утром, у одной из девочек случился психоз, и она пыталась покончить с собой. У нее ничего не получилось, кроме как порезать себе руки, пытаясь выпрыгнуть из окна, и наделать много шума. Я потом познакомилась с этой девчонкой. Нормальная, как и все.
В один из октябрьских выходных меня разбудил радостный и холодный от мороза, только что вернувшийся со смены муж.
– Надя! Я договорился, поедем за грибами!
– Какие грибы?
– Последние! Поехали, нас Владик на свой локомотив подцепит. Он на прошлой неделе в Ломах собирал, там их столько! Поехали!
Мне очень захотелось поехать. Я быстро соскочила с кровати, оделась, и уже через пятнадцать минут мы мчались к вокзалу.
В детстве я очень любила ходить в лес. Когда я жила у бабушки на даче, дед меня чуть ли не ежедневно водил в лес. Мы ходили за чем угодно: за ягодами, за орехами, за грибами. Мне нравилось все. Как-то раз мы с дедушкой пошли за клюквой, и он заблудился. Долго плутал по лесу, не показывая вида, что не знает дороги. Я устала ходить, проголодалась и стала проситься домой.
– Сейчас, сейчас, вот еще зайдем на одну полянку и пойдем, – уговаривал меня дедушка.
А потом пошел дождик. Он был небольшой, но я была одета в тряпочную курточку, и она промокла насквозь. Я так озябла, что еле сдерживала зубную чечетку. Но стойко шла за дедушкой, терпеливо доходя до обещанной полянки, за которой следовала другая «очень хорошая полянка».
Дедушка в конце концов нашел верную дорогу, и мы вышли на дачный поселок.
Бабушка, увидев нас издали, стала громко материться. На деда, разумеется. Потом раздела меня, загнала в кровать, укрыла двумя пуховыми одеялами и разрешила кушать прямо в постели, да еще смотреть телевизор. Это было здорово!
А когда меня маленькую на каждое лето отправляли в пионерский лагерь, то больше всего там мне нравился лес, с трех сторон окружавший лагерные постройки. Это
