Шрифт:
Закладка:
Дело было в том, чтобы понять характер и темперамент, способ обхождения с людьми царя Петра, потому что Август имел надежду встретиться с ним.
Догадались, что, несомненно, царь в Вене узнал о бунте стрельцов, и не сомневались, что это такое важное событие должно было его склонить к скорому возвращению и отказу от дальнейшего путешествия. Бунт, на самом деле, был подавлен, но последствия его мог предотвратить только сам царь.
Итальянец, добывая, что мог, из Витке, льстил себе, что король удовлетворится его рапортом. Солгал сначала, что получил рапорт в письме, но из способа повествования Август догадался о лжи и грозно приказал Константини, чтобы привёл ему и представил своего посланца.
Это событие было для итальянца очень несчастливым, потому что должно было почти неукоснительно повлечь то последствие, что король без его посредничества захочет прислуживаться Витке.
Август, как только заподозрил, что Мазотин солгал, приказал Хоффману выследить, кого тот высылал и кто к нему прибыл. Таким образом, сконфуженный Константини должен был признать себя проигравшим, когда король ему сразу сказал:
– Ежели не хочешь, чтобы я сам приказал привести сюда этого Витке, то завтра утром представь мне его сам.
И погрозил вдобавок. Константини восполнил смехом и смелостью.
– Ваше величество, – ответил он, – я не отрицаю того, что неохотно кого-то допускаю к вам. Я ревнивый и сам желаю служить вам.
Август прервал его:
– Pulcinello!
Назавтра Витке вдруг, неожиданно для себя достиг цели своих чаяний. Сам Мазотин должен был представить его королю.
Это обстоятельство должно было быть решающим для его будущей судьбы. От Константини он легко мог избавиться, от короля – было невозможно.
Когда вошли в спальню, Август, на зло и унижение фаворита, указал ему на дверь, велел выйти, а сам остался наедине с Витке.
Он сразу же подверг его расспросу о царе Петре так ловко, что даже менее способный и понятливый человек был бы должен дать о нём представление. Витке, хотя сначала несмелый, немного овладел собой, а, видя, что Август хорошо расположен, свободно и умело начал описывать пребывание царя в Дрездене.
Всё это с благодарностью приняв, король спросил ещё, какие дрезденские красоты произвели впечатление на царя, но купец знал только то, что гость обходился с ними слишком фамильярно и пренебрежительно, хотя не гнушался ими.
Добавил, что, навещая королеву и её мать, царь вёл себя прилично, хотя дорожного костюма для них не сменил, и на прощание чувствовал себя обязанным прибыть к ним.
Казалось, Август был очень рад образу объяснения Витке, и ударил его по плечу, спрашивая, хочет ли войти в его службу.
– Ваше величество, – ответил купец, – у меня есть магазин на Замковой улице и достаточно значительные дела, которых бросить не могу… но всякий раз, как ваше величество захотите меня использовать, охотно служу. Я знаю польский язык, хочу поселиться наполовину в Варшаве.
– Всё это мне на руку, – сказал король, – взаимно, ежели чем смогу помочь тебе, сделаю что могу. Только, – добавил он, смеясь, – денег сейчас не требуй от меня.
II
В первые дни августа в маленьком русском поселении Раве царило оживление, какого на людской памяти в этих сторонах не бывало. Всю околицу занимали красивейшие саксонские полки, гвардия короля и артиллерия; в городке все дома немного получше, которые владельцы должны были уступить, устроили для достойных гостей, а так как домов не хватало, на рынке припирали к ним разбитые великолепные шатры. Легко по ним было узнать, что происходили из добычи, завоёванной у турок под Веной. Свежо и чрезвычайно изысканно наряженный двор Августа, которого саксонцы звали Сильным, а другие Великолепным, в большом числе крутился возле гостиниц и соединённых с ними шатров.
Конюшни едва могли поместить коней, а сараи – кареты короля и его приближенных. Самые значительные генералы, высшие сановники, служба, на которую Август больше всего полагался, все тут находились. Уже несколько дней перед этим чувствовалось и виделось, что ожидали гостей. Действительно, царь Петр, возвращающийся поспешно в Москву, должен был тут встретиться с польским королем. Августу было очень важно заполучить царя Петра, на помощь которого рассчитывал для победы над двоюродным братом, молоденьким Карлом XII.
Всё, что входило в расчёт, чтобы Петра приобрести и привязать, Август приготовил заранее. Он знал Петра из рассказов, из его путешествию по Европе, из рапорта Витке и из той интуиции, какую ему некоторые характерные черты дать могли.
С этим всем Пётр, в котором насчитывалось столько противоположных качеств и изъянов, из многих соображений был для Августа, как для всех, загадкой. Только в одном сомневаться было невозможно: что имел железную энергию и выдержку, несломимую волю, и что у него на сердце лежало будущее величие государства, которое задержалось на дороге цивилизации.
Стремление к преобразованию и прогрессу, которого спящему народу не могла дать собственная воля, должно было исходить от Петра, быть созданным им. Кроме того, все условия новой жизни вынужден был создавать сам царь, и не предвидел, что воля его не могла бы создать чуда, заменить время.
Из того, что слышал, Август представлял себе царя своенравным и гордым; радовало его то, что лучше смогут договориться за столом и рюмками, которые любили оба. Не гневался и на то, что Пётр заранее объявил и выговорил себе, чтобы мог сохранить инкогнито и чтобы к нему никого не допускали, за исключением, пожалуй, высших сановников.
Это инкогнито, о котором царь упоминал, очевидно, сохраниться не могло. Говорили сразу о приезде царя, а, впрочем, несмотря на скромный и немногочисленный двор, несмотря на невзрачные кареты, на каких ехал, сам их внешний вид выдавал происхождение издалека.
В предшествующие прибытию царя дни король Август ломал себе голову, выдумывая, чем сумеет его развлечь, занять, отвлечь, польстить, может.
Они должны были провести вместе несколько дней, чтобы договориться о союзе между собой и решительно закрепить его. У короля имелось его саксонское войско для показа, имел много красивых вещей для демонстрации, начиная с собственной силы… но хотел ослепить и очаровать царя.
Наступил, наконец, день приезда, к которому Август приготовился со всем блеском, роскошью и излюбленным великолепием. Царь Пётр прибыл с немногочисленной свитой, неброскими каретами, незаметной службой, сам с путешествия в запущенной и потёртой одежде, которой не думал сменить.
Великолепная фигура Геракла-Антиноя Саксонского, благородное, гордое и приятное одновременно лицо, его театральные движения и мины делали Петра, презирающего всякие внешние признаки, фигурой на вид второстепенной.
Но, всмотревшись в них обоих,
