А врач мне казалась все же доброй. Когда она заходила по утрам в нашу палату, то сразу проходила ко мне, не задерживаясь у старика. И, как обычно, недовольно бросая санитарам: «Вы тут почему не проветриваете, вы моете их?» Я не мог там есть вообще ничего. Как, впрочем, и везде. Вес мой приблизился к сорока пяти килограммам – это при росте метр семьдесят пять. Я обычно долго смотрел на еду. Сначала представлял, как я ее съем. И тут мне становилось очень плохо. Я ни за что не хотел ее впускать вовнутрь. Мне она начинала казаться плохо приготовленной, содержащей уродливые формы, бесконечно невкусной. У меня начиналась тошнота, которая иногда переходила в голову, и мутнело даже в глазах. Я не мог этого кушать.

Да, они положили меня под капельницу через несколько дней. Так я пролежал целый день. Старику тоже принесли капельницу, и нам с ним ничего больше не оставалось, как смотреть друг на друга, в потолок и в мое окно. Игнат иногда садился рядом и смотрел на меня. А потом начинал что-то рассказывать, но понимал, что ничего не выйдет, и снова замолкал.

– Т-т-т-ты смот-т-т-рел к-к-к-ино? П-п-п-ро иноп-п-п-ла-н-н-н-н…

– Игнат, а ты петь умеешь? Я слышал, что те, кто заикаются, могут петь чисто. Может, ты споешь чего-нибудь?

Он так смешно улыбнулся и запел. Мелодию, которой я никогда раньше не слышал. Он пел тихо, слова были четкие, он действительно пел более-менее чисто. Но когда в палату вернулся один из шатунов, он замолчал, несколько нервно оглянувшись.

– Я п-п-п-по-т-том сп-п-пою, – сказал он и пошел в коридор.

Когда на следующее утро пришла врач, то я пообещал, что буду понемногу кушать. В отделении было всего две палаты без ручек внутри: первая и вторая. Они меня немного пугали. Когда я проходил по коридору мимо них, то всегда старался посмотреть сквозь маленькое окошко, что там происходит и почему их не выпускают бродить с нами по коридору. А там не происходило ничего. Было все то же, что и у нас, только на одном из стульев постоянно сидел санитар и читал газету. Он, наверное, перечитал все газеты за время своей работы. Вот было бы здорово, если бы организовали на телевидении конкурс на лучшего знатока газетных новостей. И вдруг – неожиданность! Победителем объявляется санитар из психиатрической больницы! Он прочитал больше всех газет!

Я начал кушать супы. Было очень неприятно первый раз. Казалось, что этот суп разжует меня изнутри. Но потом я научился закрывать глаза, вспоминать о прогулках по лесу и в это время кушать.

Нас начали выводить на улицу. Мы с Игнатом подходили к пруду и все время, отведенное на прогулку, наблюдали, как бабулька кормит уточек. Так прошел целый месяц. Когда никого рядом не было, Игнат подходил и пел. Он пел очень странно и смешно, оглядываясь по сторонам и иногда перебиваясь на смех.

А тогда в среду ко мне на прогулке и подошел он.

– Слышь, братка, тихо, только тихо. Видишь наколку? – он показал свою руку. – Это волк, так вот, я волк. Ты мне помогаешь, я тебе. Понял, братка?

– А чем помогаю? – немного испуганно спросил я.

– Братка, погибаю, чаю «Брук Бонд», давай, никто не увидит, сбегай. А за мной этот следит. Давай, тихо – туда, видишь? Там и выход, и магазин. Бабло сейчас дам. Братка, помоги. Я ж из первой палаты.

– А как тебя выпустили погулять?

– А я их держу тут, а чай не дают купить. Мне чай нужен, ты что, не понял? Братка, я тебя разорву, если чай не принесешь. Ты понял? – он начал злобно смотреть на меня. Тут вдруг подошел санитар и отогнал его.

Мы с Игнатом молча смотрели, как его уводят.

– Привет, – перед нами стоял улыбающийся парень лет тридцати, в пижаме, как у нас, слегка небритый.

– Привет, – ответил я.

– А у меня через неделю день рождения. И еще меня выписывают через неделю. Так что два праздника сразу.

– Поздравляю.

– Нет, это не сегодня, а через неделю. Я Леусь из второго отделения. А чего Черный хотел от вас?

– Чтоб чай принес.

– Не неси ему ничего, – учительствующе сказал Леусь.

– А я и не несу.

– А вас как зовут?

– Меня Андрей, а его Игнат. Мы из третьего, из наркологии.

– А, понятно. Но вы ведь не наркоманы. Вот Черный наркоман. А вы нет.

Леусь рассказал, что он работал строителем в одной из минских фирм, а его дядя был каким-то священником. С ним было интересно. Он был таким открытым, мог говорить не останавливаясь. Долго-долго. Я смеялся, Игнат смеялся. Мы начали гулять втроем. День за днем, придумывая всякие игры, песни. Игнат пел лучше, чем мы с Леусем. Мы отходили от других, подходили к пруду и играли в песни. Кто больше песен споет. Так, по очереди. А на следующий день – снова. И все те же песни. Так прошла неделя.

К следующему дню мы с Игнатом готовились. Едва завидев Леуся, выходящего из второго корпуса, мы к нему побежали и начали кричать.

– Поздравляем. Поз-з-з-з… Поздравляем, – мы с Игнатом схватили его за руки и потащили к пруду, сначала не заметив, что он совсем не веселый. – Погоди, а что такое? У тебя же день рождения. Тебя же выписывают сегодня. Ты что грустный такой?

– Не выписывают. Они лжецы. Я ненавижу их. Они меня никогда не выпишут.

Мы попытались, как могли, его успокоить, но ничего не получилось. Он молча стоял и смотрел на пруд.

– Леусь, я расскажу тебе о своей любви. Хочешь? – внезапно сказал я.

– О какой еще любви? – не глядя на меня, спросил он.

– О своей. Я девушку люблю. Или тебе не интересно?

– Интересно, – сказал он.

– Ин-н-н-т-т-т… – попытался тоже сказать Игнат.

– И ты обещаешь, что не будешь грустить?

– Рассказывай. Не буду.

– А потом снова в песни будем играть?

Игнат запел со своей странной улыбкой.

– Да, будем играть. Рассказывай о любви.

И я начал рассказывать. Я рассказал о ней все с того самого момента, как она пришла к нам в восьмом классе. Как я не решался на нее посмотреть, про эти нелепые яблоки в коридоре. Про то, что я иногда специально задерживался в классе, чтоб посмотреть в окно,