Обе интерпретации бытия (основа-пропитка и зачинщик-инициатор) соответствуют друг другу и выдают всякий раз различным образом скрываемое от самого себя заточение-прикованность к суще-бытующему в качестве присутствующе-постоянного в наличии. И там, где представление суще-бытности (мышление бытия) поднимает себя к абсолютному мышлению, бытие остается определенным как «идея» – мышление как то, чему являет себя самопроявление бытия (предметность) – а именно так, что в нем и для него осуществляется полностью осуществление-завершение представленности – и условия постоянства предмета и допущения-позволения быть противостоящей предметностью (Gegenstehenlassen) в их переменчивом взаимо-отношении вновь вбираются-возвращаются в то безусловное, которое, со всей стороны, определяет себя, исходя из завершенной-совершенной дисторсии-искажения Целого о-вещения-обсусловливания вещами – обусловливающего вещами мышления.

XV. Мышление пра-бытия

67. Мышление пра-бытия

Какое множество суще-бытующего в разнообразных и даже чудовищно-огромных превращенных формах могут напирать на человека, навязывая себя ему, пленять его, увлекая, и подвигать к необыкновенным достижениям, – без того, чтобы когда-нибудь пра-бытие заявило о себе в суще-бытующем или даже провозгласило превосходство суще-бытующего!

Что это значит? Говорит ли это в пользу собственных прав и исключительной «истины» суще-бытующего или же это только оставшийся еще неведомым знак окончательного бессилия суще-бытующего под прикрытием и под защитой кажимости безудержного распространения его махинативности? Был ли сделан в прежние времена выбор в пользу суще-бытующего (того, что всякий раз в какую-либо эпоху считалось таковым и без письменной фиксации-закрепления)? Вынуждено ли было тогда было бытие смириться с тем, что оно будет определяться сообразно сущее-бытующему, и не пришлось ли довольствоваться этим определением как всего лишь простым приложением-дополнением – с еще как раз допустимым терпением? Или же за каждым предпочтением суще-бытующего («действитель ности» – «дела» – «жизни») уже стоит какой-то выбор-решение относительно бытия? Но, возможно, этот «выбор-решение» есть только отсутствие выбора-решения, которое допустило пра-бытие, чтобы на время передать суще-бытующему без-основность и, тем самым, закрепление даже не замечаемой ошибки: того, что именно суще-бытующее «говорило бы», что есть бытие?

Но если бытие никогда не может извлечь свою истину из суще-бытующего, даже если постижение смысла того, как именно господствующее суще-бытующее подразумевается и понимается как суще-бытующее, достигает только констатации того, что уже в качестве сущее-бытности руководит всеми отношениями к суще-бытующему, если эта суще-бытность – так, как она принимается за пра-бытие, искажает его сущность и делает не нужным нахождение ее сущности, поскольку ведь выдает это за уже решенное, если поэтому мышление бытия, пока оно представляет только суще-бытное, остается подвластным приоритету суще-бытующего, тогда мышление, наконец, вынуждено вспомнить о своем единственном назначении и посредством принятия на себя этого назначения изменить само себя и быть, исходя из своей собственной и подлиннейшей необходимости, – и только из нее – тем, что оно есть.

Если мышление пра-бытия исходит не из потребности познания неопределенности истины пра-бытия и безосновности этой истины, оно не избирает в качестве единственной задачи – понять именно сферу проектов понимания бытия впервые только как необходимый передний план истины пра-бытия, но при этом проникнуть мыслью и в то, что он сущит сам – не собирает все мыслительское постижение смысла в это Одно – в то, что сущее-бытующее просвечивает в просвете и входит в него, чтобы встать в Вот-Тут – и человек сам проходит, плутая-заблуждаясь, сквозь через это Открытое, не будучи знаком с сущностью просвета и не принадлежа к ней, – тогда все ставшие расхожей практикой занятия «философией» остаются погрязшими в бесконечных подражаниях метафизике, чудовищная не-сущность которых (неотделимая от сущности) распространяется в том, что вопрос об истине пра-бытия так и остается непонимаемым.

Издавна господствующее мнение заурядного рассудка, что ведь «бытие» (он при этом всегда подразумевает суще-бытующее) никогда не постигается посредством «интеллекта», а тем более не может быть изготовлено и поставлено им, всегда есть уже следствие этого распространения чудовищной не-сущности метафизики. И то, и другое приходят к согласию в том, что бессилие мышления по отношению к бытию (подразумевается при этом сущее-бытующее) – дело решенное-определенное. И метафизика придерживается такого мнения, так как ведь она притязает только на то, чтобы привести и выразить в понятие суще-бытность сущее-бытующего, его априори, каковой гешефт ей охотно препоручает-предоставляет привычно-обыденная, и также и единственно деятельная и делом творящая действительность «жизнь».

И там, где еще будет предпринята попытка метафизического мышления бытия, оно останется неспособным постичь смысл еще даже и того, что оно само некогда, в самом начале своем, то, что оно сейчас представляет сейчас только еще как пустоту наиболее общего, хотело вы-раз-мыслить только потому, что мышление еще достигало и обладало своей определенностью (направления и образа своего проекта и способа сохранения-обеспечения спроектированного), исходя из настроенности посредством основного настроения удивления.

Уже с давних пор а, тем более, в новые времена (средневековье осталось без «философии», оно только перерабатывало ее теологически) на место удивления «этого» (genitivus «objektivus») бытия и по поводу этого бытия заступило смакование переживаний сущее-бытующего. «Мышление» утратило свою необходимость, которая может проистекать и сохраняться только из свободы начала. Оно перешло на роль низшей вспомогательной силы – вроде подносчика снарядов – при формировании-оформлении «культуры», и философия теперь рассчитывается-высчитывается по тому показателю, что она может значить для «культуры». Так оно выходит, в конце концов, у Ницше.

Однако через посредство этого определение бытия – насколько оно еще может быть дано – полностью оказывается в зависимости от обслуживания суще-бытующего, служа обеспечению и разворачиванию человеческости – как середины-центра этого суще-бытующего. Включение философии частью в «культуру» есть признак окончательного состояния метафизики – в той мере, в какой в нем чудовищная не-сущность обрела господство над сущностью и, тем самым, поскольку в ней чудовище стало господствовать над сущностью и, тем самым, свело к нулю шансы на возможное преобразование сущности.

Мышление возвращается в свою подлиннейшую необходимость только как раз-мысливание истины пра-бытия. Если смотреть на это глазами нового времени, это означает: Только когда философия, вынуждаемая своей нуждой, понимает, что она ни в каком смысле вообще не имеет ни в каком смысле ничего общего с культурой, она создает себе некоторое понимание смысла самой себя, которое обладает достаточной силой, чтобы отважиться постичь более изначально свое подлиннейшее начало. Это мышление пра-бытия не вы-рас-считывает бытие, исходя из суще-бытующего, а также не только «вскрывает» уже значимую сущее-бытность, но и ставит себя в размысливании (то есть в вы-рас-спрашивании истины пра-бытия) в тот просвет посреди суще-бытующего, из которого и в котором оно только и определяет себя, идя от самого пра-бытия, то есть проникается настроем и таким образом может быть причастно-привержено сущности пра-бытия. Пра-бытие