Шрифт:
Закладка:
— Однако! Сбережения, значит, все-таки были… — на глазок монетами крупного номинала в сейфе хранилось что-то около пяти тысяч денег.
Я решил — пусть и дальше хранятся. Как и пистолет, эта сумма будет моим последним шансом, заначкой на черный день. Мало ли, всякое в жизни бывает! Сумма не очень большая, но и не маленькая — два-три месяца, а то и полгода от голода умереть не даст. Так что я сунул мешочек обратно в сейф и взялся за кожаный конверт. Выглядел он сильно старым, если не сказать прямо — древним! Осторожно я развернул его и ахнул — это была старинная грамота, пергамент! И — внимание! — на кириллице!
— Жалованная грамота Зиновию Пепелу, из рода Горынина, от Иоанна Иоанновича, Божией милостью государя Всероссийского, великого князя Московского… Ага, и прочая и прочая… А вот это интересно — Великого князя Белорусского, Ливонского и Жемойтского… А почему не Литовского? Хм! Ладно, потом… — я бежал глазами дальше, с благодарностью вспоминая старшего преподавателя с кафедры Истории славян Владимира Ивановича Бышика и его семинары по палеографии, на которых мы ковырялись в древних текстах. — Ага! Кудесник огненный? Так, значит — в дети боярские определили и пожаловали… Вышемирской юридикой? Однако! Фу-у-у как плохо…
— ЭТО ТВОЙ ГОРОД! -заорал дракон. — ТВОЙ, ТВОЙ, ТВОЙ! НАШ! ВОЗЬМИ ЕГО!
— Дерьмо это все, — откликнулся я. — Вышемир уже двести лет как земщина, а до этого принадлежал сначала Острожским, потом — Солтанам, потом — Радзивиллам, из Слуцкой ветви. Не дури мне голову. Вон дата стоит — лето Господне одна тысяча пятьсот девяносто пятое от Рождества Христова. Получается — царевич Иоанн, старший сын, которого Грозный так и не убил, и картину, стало быть, не нарисовали… Ага, вот он и пожаловал, когда царем стал. Четыреста лет назад. Так что успокойся, глюк несчастный, что было, то быльем поросло…
— ТАКОЕ ДАРОМ НЕ ПРОХОДИТ. ПОЧЕМУ ТВОЙ ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ СЮДА? ОН ВЕДЬ НЕ МЕСТНЫЙ… ПОЧЕМУ — СЮДА?
— А вот сейчас и посмотрим…
И я посмотрел.
Здесь, в этом странном мире, который назывался Твердью, Серафим Пепеляев-Горинович был военным магом. Огневиком. Пиромантом. И родился он далеко-далеко на южных рубежах богохранимого Отечества, в Эриванской юридике, куда волей Государя в свое время занесло его предков. Но в дружину к тамошним владетелям — Паскевичам — не пошел, выбрал черный мундир опричника. Судя по количеству наград и капитанскому званию — за пять лет службы в опричном его светлости князя Воронцова Кавказском полку он навоевался на две жизни вперед. И в одной из командировок в Москву встретил хорошую девушку из Вышемира — мою маму, которая училась там в университете. И у них появился я — нулевка.
Что такое нулевка для магического аристократического рода, который веками славился убийственной эффективностью и мощью огненных заклинаний и сжигал в труху врагов Государя уже сотни лет? Это — хуже, чем позор. Это что-то вроде коллективной импотенции. В общем, родственники предложили отцу сдать меня в детдом и развестись с матерью, и он послал их к бесам.
Отказался от дворянского знания ради жены и сына — заявление прилагается. Переехал в земщину, на родину к моей маме — регистрация по улице Мира, дом №3 — вот она. Стал работать в местной пожарной команде, о чем есть соответствующая запись и удостоверение — тоже… А ещё — преподавал, учил молодое пополнение, читал курсы, куда ж без этого?
Ну, и тушил пожары, не применяя магию, кто бы вообще в это поверил? Никто! И я не верил. Отец даже фамилию сменил с двойной на обычную — потому что простолюдинам, да к тому же еще и «цивильным» — то есть не-магам — двойную фамилию иметь не полагается… Он погиб на пожаре, когда Гоше здесь было столько же лет, сколько и мне — там, когда не стало отца. Спасал не натурального котика, а — внимание! — какую-то девушку из зоотериков. С ушками и хвостом. Как там у японцев? Нэко? Какие странные параллели, однако. И, если он был действительно магом огня и умел управлять пламенем не хуже, чем Жевуский — ветром и холодом, то поверить в его случайную гибель мне было очень сложно. Или — здесь наш род тоже был поражен наследственной болячкой, и он ушел сам, или — отца убрали.
Отложив в сторону документы и газетные статьи, я откинулся на диване и задумался. Что мне все это дает? По факту — ничего, кроме проблем. Быть позором рода — сомнительное удовольствие.
— ИДИОТЫ, — прокомментировал дракон. — ИМЕЮЩИЕ УШИ НЕ СЛЫШАТ, ИМЕЮЩИЕ ОЧИ — НЕ ВИДЯТ. МАКЕДОНСКИЙ, СКОПИН-ШУЙСКИЙ, СКУРАТОВ-БЕЛЬСКИЙ, КАРЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ… ТЕБЕ СТОИТ К НИМ ПРИСМОТРЕТЬСЯ. ДУМАЮ, ТЫ-ТО НЕ ИДИОТ. ТЫ СМОЖЕШЬ СЛОЖИТЬ ДВА И ДВА.
— Присмотрюсь, — пообещал я.
А потом спрятал все документы обратно в сейф, закрыл его и пошел на кухню — чай допивать. С баранками.
* * *
В школе за это время произошло три из ряда вон выходящих события: знакомство с Кохом и Элессаровым и доставка мебели. Впрочем, случалось все это постепенно, день за днем, так что впечатления можно было переварить и обдумать.
Я только-только входил на школьный двор и столкнулся в калитке с каким-то орком, самого пролетарского вида. По спецовке, сетчатой маске на морде и электрокосе я тут же узнал, кто он есть такой.
— А вы, наверное, Кох? — предположил я.
— Кох, Кох, чтоб я сдох! — кивнул Кох. — А вы, наверное, тот рыжий историк, который Рокоссовского косил? Хреново покосили. Жильцы вон жалуются!
И заржал — громко и раскатисто, явно давая понять, что он так классно пошутил. Ну, я поулыбался для приличия, а Кох продолжил:
— Шо, вкусил нашего рабочего хлебушка? Эт вам не уроки вести в красивом костюме…
— Ой, — сказал я. — Пойди проведи. Я вон покосил, так что с тобой парой часов поделюсь. У седьмого класса, во вторую смену, с восемнадцати сорока пяти до девятнадцати тридцати!
— Я шо, похож на самоубийцу? — снова заржал Кох. — Не-не-не, мне этой всей интеллигентскости у мамы с папой хватало. А
