Он устроил страшный скандал, заявил, что не позволит второй раз случайным и нелепым событиям ломать его жизнь. Невзирая на протест матери, он порылся в вещах братьев, обнаружил одну оставленную Роогом фотографию, поддельные постановления и прочие бумаги, в которых не оказалось только письма старика Оясоо. Все это он передал Мюри. Пауль явился к Эльме, уже подготовленный для разговора.

Через неделю старуха стала откровеннее, но по-прежнему уверяла, что связь с сыновьями не поддерживает, а с господином Роогом их, мол, свел случай.

Наблюдения бойцов народной защиты действительно подтвердили, что за все это время к дому Оясоо никто не подходил и старуха ни с кем не общалась. Обдумывая эту странную ситуацию, Пауль и Ханс перебирали возможности сигнализации из дома сыновьям, но ничего путного, кроме выставленных молочных бидонов на дороге, изобрести не могли. Олав, мечтавший отвести от себя малейшие подозрения в пособничестве братьям, признался Мюри:

— Все у нас, как было. Чудно только: мать любила на ночь второй раз натапливать, сейчас ежится, а не топит.

Обсудили с опергруппой. Вечером Пауль и Ханс снова появились у Эльмы, принесли булку, дескать, чайком захотели побаловаться. «Хорошо бы протопить», — предложил Ханс. «Это в два счета, — поддержал его Мюри, — я сейчас вязаночку принесу». Эльма встала в дверях, заслонила выход, из глаз ее медленно потекли слезы.

— Поговорите же с ними, — мягко предложил Мюри. — Неужто лучше, если сыновья явятся на хутор и будут захвачены с оружием? Они должны явиться сами. Сами, понимаете? Добровольно!

Эльма попросила, чтобы первый визит сыновей «на дымок из печной трубы» происходил без посторонних. Мюри дал слово. Но он наблюдал, скрытый сугробами, как в отсвете лунного сияния, будто побитые собаки, пробирались в свой дом зигзагами две дрожавшие тени.

Олав передал братьям все, что просил Пауль. И о решениях уездных органов, и о провокации-анонимке, и о фальшивках Роога. «Вы были сопляками, — презрительно сказал Олав, прочтя хранившееся у братьев «письмо отца», — никогда старый Олав не разводил нюни и не собирался доверять нас чужаку. Липа все это». Олав добавил, что братья ему поверили, но хотели бы иметь на руках какую-нибудь бумагу от властей.

Они получили через Олава все разъяснения прокуратуры. И Олав же должен был заехать за братьями в лес и привести их в Тарту. Ждал этих лесных гостей довольно почетный эскорт: кроме Мюри и Ханса Матика, в уездном отделе госбезопасности находились секретарь укома партии и прокурор, обязанный оформить явку с повинной.

Время подходило к шести вечера — «расчетному часу», когда должна была подъехать машина с братьями. Шесть часов, семь, восемь…

— Что-то мы нечетко сработали, — заметил прокурор.

— Бросьте на весы случайность, — возразил Мюри.

— Лично я верю в людской разум, — резко сказал секретарь укома. — Что сулит им иноразведка? Бегство из дома. А мы предлагаем им вернуться в свой дом, к своему труду.

В половине девятого в комнату не вошел, а ворвался Олав.

— Они здесь! — Его лицо сияло, спутанные волосы прилипли ко лбу. — Они забыли в лесу оружие, и нам пришлось возвращаться.

Когда со всеми формальностями было покончено и прокурор поздравил братьев с вновь обретенным гражданством, Мюри отвез их домой. Он дал им волю наговориться с матерью, а потом завел Арво и Айвара в их комнату, посадил напротив себя и сказал:

— На откровенность! Мои друзья и я достаточно поработали, чтобы вас избавить от погони, стрельбы, болотной гнили?

— Так, — сказал Арво, повторивший черты матери, тонкий, голубоглазый, весь в веснушках.

— Так, — сказал Айвар, вылитый отец, широкой кости, круглолицый.

— Имеем ли мы право просить, чтобы вы, обманутые старым гитлеровским агентом, теперь помогли нам?

— Имеете, — сказал Арво. — Но наше письмо на Запад?

— Да, конечно, — сказал Айвар. — Но дружба господина Роога с отцом?

Мюри показал им заключение экспертизы:

«Идентичность почерка гражданина Оясоо и автора приложенной записки к его сыновьям не установлена».

— Гнус, — сказал Арво. — Надо написать на Запад.

— Гнус, — повторил Айвар. — Увижу — убью.

— Пусть пока Роог ни о чем не догадывается, — попросил Мюри, — и посланные, им люди тоже.

Роог больше не появлялся у Оясоо, но, очевидно, до него дошло, что братья стали чаще ночевать дома. Вместо него на хутор пожаловала какая-то женщина, представилась посланницей Тесьмы. Она попыталась выяснить настроение братьев, но услышала только: «Ваше дело приказывать, наше — исполнять. Нужны хуторские парни — будут».

За женщиной никто не следил и никто не знал, что, доехав до ближайшей станции, она села в ожидавшую ее машину и сказала сидевшему в ней Мюри:

— Вы можете доложить в Таллинне, Пауль, что мальчики вполне освоились со своей ролью. «Заслон для Роотса» они будут имитировать тщательно.

— Диск у вас потребует более веских доказательств их преданности лесному братству.

— Точно. Он стал до чертиков подозрителен. Скажу, что братья выгнали из дому Олава за то, что тот посватался к партийной. Мать и впрямь не жалует невестку. И что-то надо ответить Бриджу. Он бьет тревогу.

5 июня 1950 года в Стокгольм пришла открытка:

«Вессарт — Бриджу. Физик (Казеорг), добрый человек из Вастселийна (Рудольф Илу) и все три брата (Оясоо) в вист играют бесподобно (поддерживают нашу игру). В последней партии передернул карты Диск (намек на его провал в беседе с братьями Оясоо, возможную перевербовку) и заставил братьев выйти из-за стола. Улыбка пытается спасти положение».

Адрес резидента

Элегантный, улыбающийся Отто Сангел легкой упругой походкой подошел к столу секретаря, извлек из портфеля коробку шоколадных конфет, пододвинул ее молодой женщине, изогнулся в молчаливом вопросе.

— Вы меня балуете, как и прежде, — улыбнулась секретарь. — Ваш преемник в отъезде, он разрешил вам посмотреть отчеты, но в кабинете сейчас телефонный мастер.

Мельком взглянув на монтера, возившегося в углу со шнуром, Сангел подошел к шкафу, достал с полок несколько папок, разложил их на письменном столе и углубился в работу. Он не заметил, как телефонист перешел на другую сторону комнаты и оказался у него за спиной. Почувствовал Сангел что-то неладное, лишь услышав почти над головой щелчки, какие издает спуск затвора фотоаппарата.

— Что вы делаете? — воскликнул он в ужасе.

Монтер, человек уже не первой молодости, но с ясным открытым взглядом, аккуратно положил фотоаппарат в свою сумку с инструментами, сел напротив архитектора и невозмутимо ответил:

— Согласитесь, товарищ Сангел, должны же мы когда-нибудь узнать, что вы выдираете из подписанных вами же бумаг.

— Кто вы? — голос архитектора снизился до шепота.

— Я мог бы сказать, что представляю ревизионное управление, но это ни к чему. Вами усиленно интересуются