не поругалась по дороге — если не считать небольшого инцидента с теткой на остановке, отвесившей критическое замечание по поводу моей вишневой сумки с крупными белыми сердечками, которой я ее случайно задела. Полагаю, я научила эту выскочку интеллигентности — в следующий раз она точно промолчит.

Пока тряслась в маршрутке, пыталась вспомнить — когда еще мы так надолго расставилась с моим зайчишечкой. И в Турцию ведь ездили вдвоем; и в поход на озеро вместе ходили; и на трехдневные гонки по бездорожью я тоже напросилась, кормила участников автокросса «Экстремальная жижа» гречей с тушенкой… И в армию я Степочку не отпустила, хотя он очень хотел служить; оформила справку, что у него ночное недержание. Липовую, конечно — здоровее моего малыша не сыскать!

Я не слышала его голос, не видела его милое румяное личико уже сто восемь часа. Невыносимо было думать, что Степочка, мой невинный, наивный ребенок, находится в одном здании с закоренелыми рецидивистами, убийцами, насильниками, грабителями. Хорошо хоть, Володя сумел организовать ему отдельную камеру с нормальным обслуживанием.

Маршрутка, поплутав по колпинским улочкам, высадила меня на остановке «Кресты-2». Позади остались обыкновенные спальные девятиэтажки, с детскими площадками и магазинами, а прямо передо мной, среди зеленых полей, раскинули свои светлые крылья два грандиозных корпуса тюрьмы.

— Батюшки-светы, — прошептала я.

Как же Степочке повезло, что вся эта история случилась именно сейчас, а не полгода назад, когда подследственных еще отправляли в угрюмые казематы на Арсенальной набережной! Я в потусторонние явления не очень-то верю, но, говорят, в старом здании до сих пор бродит призрак его архитектора по фамилии Томишко. Яков Матвеевич рассказал совершенно несмешной «исторический анекдот». Томишко пришел на прием к Александру Третьему и, волнуясь, доложил: «Я построил вам тюрьму». Царь поправил его: «Не мне, а себе», — и бросил беднягу в камеру номер 1000. При том, что в здании было всего — внимание! — 999 камер. «Как хотите, Любовь Васильевна, но где могила Томишко — никто не знает», — заключил Яков Матвеевич.

Стены новых «Крестов» были выложены плитками цвета крем-брюле, со вставками благородного шоколадного оттенка. Никаких привидений, никаких вышек с часовыми, ничего гадкого или мрачного.

Тюрьма больше всего напоминала пятизвездочные отели в Анталье, работающие по системе «Ультра всё включено». Мы-то со Степочкой, когда были в отпуске, жили в скромных трех звездах над закусочной, где круглосуточно жарили курятину. Но на первой линии моря красовались именно такие люксовые громадины — украшенные куполами, окруженные хозяйственными постройками-спутниками, обнесенные высокими узорчатыми заборами. Ирония судьбы — Степочка так мечтал побывать в одной из этих роскошных гостиниц!

Пока я осматривалась, небо потемнело. Сгущались тучи. Солнечные лучи вязли в них, теряя свою ослепительную яркость. Дело шло к дождю. Добрый для любого петербуржца знак.

Я перевела дух, подошла к бежевой будке, от которой начиналась длинная крытая галерея, ведущая к основным корпусам, и толкнула железную дверь. Мда, в турецком отеле вы таких грубых материалов не найдете.

Обстановка внутри КПП тоже сильно отличалась от заграничного ресепшена. Никаких тебе экзотических букетов или, скажем, керамических ваз с яблоками. Простые оштукатуренные стены, железная скамья для посетителей и бронированная каморка постового.

На скамье сидели несколько человек, но я не стала занимать очередь, а решительно направилась к окошку постового, отодвинув плечом какого-то вялого дядьку в черной футболке. Достаточно я уже натерпелась! Не могу больше ждать!

— Молодой человек, я к Суматошкину Степану Петровичу, — сообщила я в окошечко безапелляционным тоном. — Не могу сказать, какой у него номер камеры, знаю только, что она отдельная и со всеми удобствами, вряд ли у вас таких много. Свертесь, будьте любезны, со своей системой регистрации и скажите, куда мне идти. Только объясните подробно, а то буду еще по вашим коридорам до скончания века бродить.

— А? — ошалело переспросил юный постовой, выглядывая из окошка. Дядька, которого я бесцеремонно толкнула, тоже смотрел на меня во все глаза.

— Я от Володи, — промычала я, состроив таинственную гримаску а-ля Штирлиц. — От Володи Уточки.

— Какой уточки? — Постовой уставился на меня как на сумасшедшую.

— Батюшки-светы, наберут бестолковую молодежь, мучайся с ними, — вздохнула я и повторила погромче: — Я говорю, мне надо увидеться с моим малышом, Степаном Петровичем Суматошкиным, по рекомендации майора Уточки.

— Малышом? Мы здесь несовершеннолетних не держим. Сколько лет вашему мальчику?

— Двадцать пять, — воинственно заявила я. — Но для меня он навсегда останется ребенком!

— Понятно. Разрешение следователя, пожалуйста, — сказал постовой.

— Следователь в командировке, нет у меня его разрешения. — Я была раздражена неповоротливостью системы исполнения наказаний. — Но у меня есть знакомый майор полиции, я вам уже говорила.

— Тогда мне нужно разрешение суда. — Постовой, два вершка от горшка, был непреклонен. — В противном случае я не смогу пустить вас на встречу с заключенным. Несмотря на всех ваших знакомых майоров вместе взятых.

— Молодой человек, — проникновенно сказала я и театрально взмахнула рукой, жалея, что постовой не видит меня во весь рост: — Я мать — неужели этого недостаточно?! Неужели вам нужны еще какие-то пошлые бумаги?

— Вообще-то да, нужны. — Прыщавый юнец с достоинством поправил фуражку. — Если у вас их нет — прошу не мешать. Отойдите, гражданка!

Я поняла, что разговор окончен.

— Может, оладушки вас немного смягчат? А, молодой человек? Только что со сковородки! Я и сгущенку захватила!

Постовой покачал головой.

Вялый дяденька с сочувствием посмотрел на меня и подвинулся обратно к окошечку.

— Хотя бы скажите, шампунь ему гипоаллергенный дали? — крикнула я постовому из-за дядькиной спины. — Степочка обычно «Крякряшкой» моется, с желтым утенком на упаковке. И обязательно детское мыло, а то раздражение начнется…

— Какая еще «Крякряшка», вы о чем? — повернулся ко мне дяденька в черной футболке. — Это же тюрьма, женщина.

— Я знаю, что тюрьма, но мне сказали, что моему малышу выделят отдельный номер со всеми удобствами — с накрахмаленными полотенцами, банным халатиком, трехслойной туалетной бумагой…

Кто-то в очереди расхохотался. Дядька покачал головой:

— Кто вам такое сказал? Это же Россия, женщина. Туалетная бумага! Да еще и трехслойная! Хорошо, если у вашего Степана хотя бы ватный матрас есть. И я сильно сомневаюсь, что при нынешней переполненности «Крестов» его поселили в одиночную камеру. Мне жаль вас расстраивать, но скорее всего, сидит ваш сын сейчас в теплой компании беззубых друзей, и счастьем будет, если у него самого все зубы пока на месте.

— Постойте… — Я не верила своим ушам. — Так у него там и телевизора нет?

— Конечно, нет.

— И ковролин не пылесосят?

— Что вы, нет в камерах никакого ковролина. Бетонный пол.

— Но как же… Как же все эти музеи и спортзалы, библиотеки и прочие новинки?

— Неужели вы думаете, что