Шрифт:
Закладка:
Она садится на колени Верху, обнимает его. Рука Ильи на ее талии, он поворачивается. Вижу, как она обнимает его шею и, наклонившись, целует его в губы. На этом видео обрывается.
— Это он. И я. Ты же видела. Илья был пьян, мы переспали. И я беременна.
Я все еще не верю в это.
Мои руки дрожат, когда я открываю листок бумаги и смотрю на маленькую точку, обведенную в белый квадрат. Чувствую, как миллиметр по миллиметру внутри меня что-то умирает. Что-то очень дорогое и важное. То, ради чего я все это время держалась.
— Пошла к черту! — выпаливаю это и срываюсь в палату. Лицо горит, как и легкие.
— Вика! — она пытается меня остановить, идет за мной.
— Не трогай меня! — кричу на нее, захлебываясь слезами. — Не трогайте все вы! Ни он, ни ты! Отстаньте от меня!
Она застывает на месте.
— Вика, скажи ему что уходишь. Он ведь не отпустит, а его мать сделает все, что обещала. Твоего ребенка уже не вернуть, а наш… наш будет иметь полноценную семью, Вик. Пожалуйста, только ты можешь прекратить этот ад. И прекратишь ты его, если отнимешь у него надежду.
Я обнимаю себя за плечи, чтобы хоть на толику меньше трясло. Делаю шаг к ней, улыбаюсь. Хотя внутри — агония в чистом виде.
— А тебе нравится так? Понимать, что мужчина не любит тебя, нравится?
Она смеется.
— Да и я не люблю его, Вик. Я всегда была сложным ребенком. Избалованная мажорка, эгоистка. Я много проблем доставила своим предкам. В итоге, отец решил лишить меня всего. Я осталась без бабла, а работать я не собираюсь…
Я не могла поверить своим ушам.
— При чем тут Илья?
— Отец сказал, если я успокоюсь и выйду замуж, и он увидит, что я стала нормальной, то начнет мне помогать…
— Ну так выбери себе любого. Почему Верх?
— Тут не Верх, Вика. Тут Ирина Витальевна. Она имеет вес на отца, и она тоже хочет остаться на плаву. Мы разведем старика на бабки с ее помощью. Она ведь тоже осталась без средств, когда ее муженек ушел к другой…
Мне становится тошно. Даже стоять рядом с ней слишком противно.
— Соглашайся, Вик. Ирина Витальевна может угробить твою жизнь. Она страшный человек, и то, что с тобой случилось… это совсем не страшно…
Настоящее время
Он стоит спиной ко мне. Сгорбленный немного, ссутуленный. Только что я сбросила на него огромную каменную плиту, и я вижу, как каждая мышца его дрожит от перенапряжения.
Пальцы зудят от желания прикоснуться, обнять. Разделить эту боль на двоих. Ведь она наша общая, она его и моя. Только я на месте стою, потому что мы давно уже друг другу чужие.
Илья сжимает кулаки. Он опускается на асфальт, на колени, опирается руками о твердую поверхность и свешивает голову. Ему больно, и это разрывает. Я знаю, какого ему сейчас, потому что то же самое проживала все эти семь лет. день ото дня.
— Почему ты не сказала мне?! Когда я пришел к тебе в больницу, ты соврала, — его голос тихий, хриплый. Кажется, будто все силы враз покинули Верха. Теперь передо мной тень от него прежнего.
Я подхожу к нему ближе. Усаживаюсь рядом на асфальт. В глаза его потерянные смотрю.
— Потому что твоя мать угрожала мне. Потому что Марго была беременна от тебя, и у нее, в отличие от меня, ребенок был жив… Потому что я была разбита и сломлена, Илья… и я была в таком состоянии, что поверила этому видео. На нем ведь, действительно, были ты и она.
Он мечет в меня колким взглядом.
— Я не трахался с ней, Вика! Тогда она, правда, оказалась в клубе. Я был пьяным, но я помню все! Я не знаю, что именно на том видео, я не помню уже всего, это было семь лет назад, — он поворачивается ко мне лицом, и сейчас в его глазах плещется океан из боли и гнева.
— Но я бы и пальцем ее не тронул.
Я киваю. Мне хочется успокоить его. Удивительно и парадоксально. Мне все еще не плевать на Илью, и до сих пор его боль — моя боль.
— Справка была поддельная, Марго сделала это специально. Когда я узнала, что ты не с ней, я все поняла. Не знаю, как она оказалась в том клубе, может быть благодаря Птахе?
Илья кривится.
— Нет. Он бы не стал ей помогать. Не Птаха…
Когда он говорит о друге, таким уязвимым становится.
— Мне так жаль… Птаха погиб героем, я знаю, как было больно тебе, — тянусь к нему ладонью и осторожно касаюсь плеча. Он поднимает на меня глаза. В них слезы. И это так страшно, когда такой сильный и непробиваемый, как Верх, сидит и смотрит на тебя затравленным взглядом.
— Ты была с ним, — произносит вдруг, смахивая со злостью влагу с лица. — Там, у дома Заура. Как ты общалась с ним, если он…сделал это с тобой?
— Я не знала. Пока ты не начал кричать и не сказал, что это он был на том видео. Твоя мать сказала, что видео есть, и она покажет его тебе… но я не видела. И я сразу после выписки из больницы уехала с отцом в Москву. Твоя мать дала денег. Я не хотела их брать, но мне было так плохо. Я просто бежала…
Его трясет. Сидит на траве, смотрит куда-то перед собой, руки на коленях. Верховский никогда не умел держать эмоции в себе, и сейчас у него не получается. Вижу, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются и уже жалею, что рассказала обо всем. Как бы бед не натворил.
— Он что-то сделал тебе? — цедит сквозь зубы. Голос сиплый, надломленный.
Я не понимаю, о чем он.
— Кто?
— Этот у*бан. Когда ты уехала с ним из дома Заура. Он сделал что-то?
Покачала головой.
— Нет. Это я влепила ему пощечину. Он хотел мне признаться. Приехал тогда за мной, видимо, поговорить хотел…
Верх вдруг вскакивает с земли.
— Сука. Я из него кишки выпотрошу! — Илья тянется к телефону.
Я следую за ним. Понимаю, что он собирается сделать, и страшно становится.
— Илья… — касаюсь его руки. Он замирает, опуская на меня затуманенный яростью взгляд.
— Не надо. Это в прошлом все. Не надо…
Стискивает зубы, кривится. А потом резко притягивает к себе.
И мы молчим. Просто стоим, обнимая друг друга. Две темные фигуры на обочине ночной дороги. Две израненные, сломленные души. Два некогда родных, но теперь таких разных и чужих человека.
Я запах его вдыхаю, ощущаю силу его тела и запоминаю это все. Потому что больше он ничего от меня не узнает. И держать его рядом было бы с моей стороны издевательством. У нас нет будущего, и я не имею права давать ему хоть какую-то надежду на него.
