Шрифт:
Закладка:
…Приедешь в половине двенадцатого к ним под дверь, бутылочку вскроешь и ждешь до посинения. Главное, успеть отлить до ее прихода — очень раздражается, когда на полпути из машины вылетаешь.
…Повесила объявление в подъезде: «Ищу женщину, чтобы забирать ребенка из детского сада». Прошло четыре дня, никто не откликнулся. Это даже порадовало — не может она ничего, без него как была беспомощной, так и осталась. Позвонил в сад, узнал, что есть пара ребятишек, за которыми пенсионерка приходит, некая Эльвира Ивановна — у этой Эльвиры детсад на дому, обойдет два или три садика, соберет детей и домой ведет. Ужином кормит. А уж родители особо занятые забирают чад, когда могут. Добыл телефон Э.И., позвонил, сговорился. Все. На следующей неделе Степка дома будет.
54
У Шлыкова новая манера. Который день подшучивает, незлобно так. Можно сказать, даже ласково, но в меру.
В выходные не перезвонил. А как ждала. В воскресенье встала пораньше, собрала Степкины вещи и вон из дома. При маме проще.
— Не знаю, чем вы, господа, занимались в уик-энд, — выразительный взгляд на Егора, тот хмыкает, — а я сидел и строгал статью, как старый Карло. В рубрику «Холостой выстрел». Вводная статейка, как уславливались.
— Название? — Это Света.
— «Охота на охоту». По-моему, вполне.
— Нико у нас заядлый охотник, — зачем-то пояснила Оленьке Света.
И тут Оленьку черт за язык потянул:
— А я придумала еще одну рубрику со словом «холостой»…
Не стоило так шутить, особенно в присутствии Светы. Та уже косилась.
— «Холостой патрон»…
— Ну, «выстрел», «патрон»… Суть одна, — это Егор.
— Ничего себе одна. «Холостой патрон» — рубрика для тех, кто не знает, как общаться с одиноким, но симпатичным шефом… Патроном…
Нико хохотнул.
— Ну-у-у… — протянул Егор, — пожалуй, я тут лишний… пойду за «крошкой-картошкой». Кому брать?
Всем: Сереге, Нико, Свете, Оленьке.
Это была пятница. Назавтра выходили тоже — сдаваться ведь через полторы недели.
«Завтра будет разговор со Светой», — шестым чувством уловила Оленька.
55
Не подвело шестое чувство.
Пришла — Света уже у компьютера сидит, в углу покорно клацает клавишами Вера. Егор появился и сразу убежал за колой. Больше никого.
— Вас только двое?
— Да подойдут сейчас, — отвечает Света, оторвавшись от экрана. — Суббота как-никак. Нико, наверно, с женой в постели поваляться хочется.
Света смотрит на Оленьку в упор. И Оленька думает только о том, как спрятать лицо — изломавшееся, будто на картине Пикассо.
56
— Это было отчаяние. Но я не специально. Пошла, наверное, на красный. Я просто шла куда-то. Вот пыталась вспомнить, как в поезде ехала, как с вокзала выходила — будто не было этого. И около вокзала… Кажется, я все-таки не успела испугаться. Просто что-то страшное надвинулось, но испугаться ему я не успела. Я не успела…
Когда Нина повторяла одни и те же фразы, Алене казалось, что Нина далеко, думает совсем о другом, а может, и ни о чем не думает, у нее на голове гематома, неизвестно, какие последствия ждут.
— Знаешь, я запахи перестала чувствовать.
Вот тут-то ей, можно сказать, повезло. На соседней койке лежала бабулька: когда она шевелилась, от нее несло мочой.
Юльку Алена оставила у подруги (воскресенье), на несколько часов. Иосиф обещал подъехать ближе к вечеру, когда сочинит легенду для Ольги Эги-ди-юсовны.
— Нина?
На лице один шрамик, нога в гипсе. Это можно пережить. Будут ли делать операцию, неизвестно. Лучше, конечно, чтобы так срослось. Врач только завтра появится, выходные же.
— Нина, тебе очень больно?
— А ты как думаешь? — Всхлип.
Молчание.
— Знаешь, Алена, не это самое ужасное. Вот отчаяние, да. Где взять обезболивающее… Я такой одинокой себя почувствовала. Будто я совсем одна, понимаешь?
— Понимаю. Раньше у тебя была я.
Нина не ответила, отвернула лицо. Под другим углом шрам оказался довольно заметным.
— Я никуда от тебя не делась, Нина. Я с тобой. Я всегда была с тобой.
— Нет, — Нина зажмурила глаза, и ресницы сейчас же промокли. — Нет.
— Да.
Нина вытащила руку из-под одеяла, провела ладонью по глазам. Лак у нее на ногтях облупился.
Бабка на соседней койке завозилась, и Алена затаила дыхание.
Нина с минуту смотрела на лежавшие на тумбочке красные яблоки — единственное, что Алена успела ей купить, — потом произнесла тоном скорее доверительным:
— Я даже рада, что все так случилось. Знала, что ты прибежишь. И что тебе будет плохо.
Алена улыбнулась:
— Нина, ну какой ты ребенок! «Пойду выколю себе глаз, пусть у тещи зять кривой будет!»
— Мне было так… невыносимо, когда я из твоего дома утром уходила. И после тоже. Жар внутри, такой жар…
Глупо бабушке с внучкой конкурировать.
— Нина… Потом напишешь красивые стихи, ты ж еще не бросила «это дело»…
(Как-то Нина замучила гостей декламациями своих виршей, и один, подшофе, не выдержал: «Нинка, бросай ты это дело, скверно у тебя получается»; с тех пор в дом допущен не был.)
— А и напишу! — буркнула Нина.
Алена взяла ее за руку. Здесь, в мире рифм, они соперничали, посмеивались одна над другой, каждая уверенная в своем превосходстве. С того времени, как Алена перестала являть миру свои стихи, Нину разбирали разом любопытство и страх — а вдруг та, другая, лучше пишет, оттого и скрытничает, оттого и подшучивает над ней. Но сейчас Алена говорила без усмешки.
— Вот и напиши. Всегда же через боль.
Нина повторила:
— Такой жар, там, внутри. И одиночество.
Алена помолчала мгновенье, потом произнесла:
— «…ты был один тогда, и пламя жгло,
обугливало сердце, превращая
живое в пепел, ты ж его сжимал
рукой, пока не задушил последний всполох.
Затем, мой милый, это пепелище
засыпал ты, лицо припудрив горю,
покрыл все это плотным одеялом
и дал уснуть. Когда ж оно проснулось,
не горе это было, а цветок,
цветок из лепестков, как крылья».
Я тут для Оли, соседки, Энн Секстон нашла, полистала… Удивительно, все еще что-то помню.
Нина вдруг ожила. Что-то появилось у нее в глазах, и Алена подумала: «Сейчас будет торговаться». Это было бы очень в Нинином духе.
— Алена… Прочти мне что-нибудь свое, и мы будем квиты.
57
Разве он обманывал? Она сама себе кино показала. Холостяк нашелся… Разве такие бывают холостяками? Или нет, такие как раз и бывают. Десять раз женат,
