уж не знаю сколько воителей древности были обожествлены и угодили таким путем на небеса, хотя в действительности это были кровавые убийцы, злокозненные разрушители, возмутители спокойствия в мире, чудовищные изверги, порождения сатаны, смертоносная чума, губители и прямые палачи рода человеческого, как справедливо утверждает Лактанций, а Киприан в письме к Донату говорит о тех, кто, отчаявшись выиграть сражение, спешил покончить с собой (подобно кельтам, которые, как повествует Дамаскин{305}, проявляли такую же достойную осмеяния доблесть, ut dedecorosum putarent muro ruenti se subducere [поскольку они считали] позором спрятаться за готовой вот-вот обрушиться на их головы крепостной стеной), ведь принято думать, что те, кто не бросаются на острие меча, а спешат укрыться от орудийных снарядов, — это жалкие трусы и уж никак не доблестные мужи. Вследствие этого madet orbis mutuo sanguine, земля захлебывается собственной кровью, мир

Saevit amor ferri et scelerati insania belli[344]

[Страстью к войне ослеплен и преступною жаждой сражений],

а посему за одно и то же деяние, «являющееся, по существу, не чем иным, как убийством», будь оно совершено при частных обстоятельствах, виновный был бы строжайшим образом наказан, тогда как «тот же самый проступок, но совершенный публично на войне, считается проявлением доблести, а содеявшего его — прославляют»[345]. Prosperum et felix scelus virtus vocatur[346] [Преступление, приведшее к успеху, — именуют доблестью]. Мы судим обо всем, как турки, — по результату, и, как отмечает Киприан, во все века, во всех странах, повсюду saevitiae magnitudo impunitatem sceleris acquirit, тяжесть преступления ведет к оправданию повинного в нем. Одного возвеличивают за тот же самый проступок, за который другого подвергают пыткам:

Ille crucem sceleris precium tulit, hic diadema[347];

Этот несет в наказание крест, а другой — диадему;

один, как отмечает Агриппа[348], получает дворянство, становится лордом, графом, могущественным герцогом, а другого в устрашение прочим вздернут на виселицу,

et tamen alter,

Si fecisset idem, caderet sub judice morum[349]

[И, однако, другой кто

Так поступи, как Криспин, — его нравов судья осудил бы].

Беднягу, укравшего овцу, повесят, хотя его вынудили к тому нестерпимая стужа, голод и жажда, необходимость спастись от голодной смерти, тогда как знатный человек, облеченный властью, может безвозбранно ограбить целую провинцию[350], погубить тысячи людей, обирать и обдирать их, утеснять ad libitum, как ему заблагорассудится, досаждать, притеснять, тиранствовать, обогащаться за счет разорения простых людей, ни перед кем не отчитываясь в своих действиях, и после всего этого удостоиться еще и вознаграждения в виде пышного титула и всяческих почестей за свою безупречную службу, и ни одна душа не посмеет обнаружить за ним какую-нибудь провинность и возроптать по этому поводу[351]. До чего был бы наш Демокрит поражен, увидя, как гнусному негодяю, «олуху, сущему идиоту, паразиту, золотому ослу, выродку покорно прислуживает множество достойных, мудрых, образованных людей, служа как бы дополнением к его богатству[352], и только по той лишь причине, что у него тугая мошна, да еще и удостаивают его за это божественными титулами и пышными эпитетами», улещают его фимиамом восхвалений, хотя им прекрасно известно, что он бестолочь, тупица, алчный негодяй, скотина, а «все потому, что он богат!»[353]. Наблюдать sub exuviis leonis onagrum [осла, напялившего на себя львиную шкуру], гнусный, вызывающий отвращение остов, эту голову Горгоны, раздувшегося от лести прихлебателей, приписывающего себе все эти качества и пышные титулы, коими способно тешиться дитя, этого осла из Кум, этот гроб повапленный, египетское капище! Видеть это увядшее лицо, это болезненное, обезображенное, изъеденное недугом тело, этот прогнивший живой труп, этот злобный ум и душу эпикурейца, разукрашенные жемчугами Востока, драгоценными камнями, диадемами, искусно изготовленными изделиями, умащенного благовониями, гордящегося своим одеянием словно несмышленое дитя обновке, в то время как прекрасный человек с ангелоподобным божественным лицом, святой, смиренный разумом и кроткий духом, одетый в лохмотья, просит подаяния и едва не умирает от голода! Видеть одного, ослабевшего, униженного, жалкого с виду в его изношенной одежде, но в то же время утонченного в речах, божественного духом, мудрого, и рядом другого — щеголеватого, нарядно одетого, в высшей степени учтивого и при этом лишенного сострадания и ума, несущего всякий вздор.

Видеть столько блюстителей правосудия, адвокатов, столько судилищ — и так мало справедливости, так много судей — и так мало заботы об общем благе; такое обилие законов — и при этом еще невиданный доселе разгул бесчинства во всем; tribunal litium segetem [сколько в этом трибунале рассматривается тяжб], он подобен лабиринту, столько в нем слушается подчас запутанных дел, и как неумолимо преследует он свои жертвы! Видеть injustissimum saepe juri praesidentem, impium religioni, imperitissimum eruditioni, otiosissimum labori, monstrosum humanitati [отъявленнейшего злодея в роли блюстителя правосудия, величайшего нечестивца в роли ревнителя религии, непроходимого невежду в роли покровителя учености, а самого жестокосердого — пекущимся о распределении милостыни]! Видеть ягненка казнимым, а волка выносящим приговор[354], latro [грабителя] — в роли общественного обвинителя, а fur [вора] — восседающим в судейском кресле, судью, сурово карающего других и в то же время повинного в куда худших преступлениях, eundem furtum facere et punire[355]{306}, rapinam plectere, quum sit ipse raptor[356]{307} [один и тот же человек ворует и наказывает воровство, казнит разбой, а сам, в сущности, разбойник]! Законы переделывают, извращают, толкуют вкривь и вкось, поскольку судья назначен своими дружками, или подкуплен, или его еще каким-нибудь образом принудили быть более покладистым и держать нос по ветру, сегодня справедливым, а завтра — нет, непреклонным в своем мнении и отказывающимся от него![357] Наказание по одному и тому же делу может быть отсрочено или изменено, ad arbitrium judicis [с соизволения судьи], «одного лишают законного наследства, другого, напротив, мошеннически вводят в права наследования, благодаря покровительству, с помощью поддельных документов или завещаний»[358]. Incisae leges negliguntur, законы учреждаются, но не соблюдаются, а если когда и приводятся в действие, то лишь в отношении дураков, не сумевших от них уклониться[359]. Если, к примеру, предъявлено обвинение в прелюбодеянии и отец лишит своего ребенка наследства или отречется от него, выгонит из дома (Вон отсюда,