Шрифт:
Закладка:
– Хуже, дядя Трофим!
– Вона! И лица штой-то на тебе нет?
Анисья отвернулась, не ответила.
– Это кто с тобой разговаривал? – спросила она, отходя с Трофимом в сторону.
– Степан Вавилов припожаловал. С Берлину. Майор при Золотой Звезде.
В это время к берегу подъехал припозднившийся Егор Андреянович, и отец с сыном начали тискать друг друга.
IV
Серединою улицы шел Мамонт Петрович Головня, в насквозь промокшей телогрейке, размахивая руками, разбрызгивая ботинками грязь, будто хотел всю ее вытоптать. Поравнявшись с домом Головешихи, Мамонт Петрович решил обойти лужу.
– Надо полагать, на планете Марс, а так и на Венере, ежлив там обнаружены атмосферы, идут дожди, – бормотал Мамонт Петрович. – А могут и не быть. Вода – земное происхождение, не Марсово, не Венерово. По всей вероятности, на Марсе и прочих планетах влага оседает постепенно в виде земных рос.
Вопрос жизни отдаленных планет занимал Мамонта Петровича днем и ночью, в дождь и снег, в будни и в праздник. Каждый раз, когда он переживал какое-либо земное явление – грозу ли, дождь ли, – он прежде всего ставил перед собой вопрос: встречается ли подобное явление на других планетах? Так ли, как на Земле, или в каком-то особенном виде? Например, мороз. Головня вычитал, что на Марсе температура значительно холоднее, чем на Земле, а следовательно, дополнял Головня, тамошние жители от рождения в шубах, как медведи. Опять-таки Венера, тут все наоборот. Если там климат жаркий и влажный, то и люди особенные – крылатые, чтобы в небо взлетать и там проветриваться.
Как видите, размышления Мамонта Петровича были весьма важные, когда он взялся рукою за столб Головешихиной калитки. Повернув голову, зоркоглазый Головня увидел, как по двору Головешихи, в тот момент, когда сверкнула молния, крался какой-то человек. Вслед за вспышкой молнии припустил дождь, и наступил плотный мрак, так что не только в ограде Головешихи, но и у себя под носом Мамонт Петрович ничего уже не видел. Но он был человек и, как всякий земной житель, беспокоился не только о своем собственном благополучии.
Насторожив ухо, устремив взгляд через калитку, благо был ростом с колокольню, Головня отлично услышал, как под чьими-то ногами чавкала грязь. И – чирк! Молния! Ослепительно-белая, но не столь могущественная, чтобы ослепить Головню. И вот тут-то он увидел человека в дождевике с башлыком на голове. Он крался… Куда бы вы думали? К погребу Головешихи!
Ударила молния чуть не в макушку Головни. Но он не дрогнул и глазом не моргнул. Подойдя к завалинке Головешихи, постучал в ее окошко.
– Кто там? – откликнулся голос из избы.
Мамонт Петрович прильнул к окну и встретился с носом Авдотьи Елизаровны, расплывшимся по стеклу с другой стороны рамы.
– Это я, Авдотья.
– Кто ты?
– Головня.
За окном молчание. На секунду. Нос Головешихи пополз по стеклу, как толстая резинка.
– Авдотья, Авдотья! – позвал Головня, оглядываясь на мокрую тьму. За шиворот струился толстый ручей с крыши, холодил ложбину тощей спины.
– Кто, кто там? Кто? – торопила Головешиха переменившимся голосом.
– Это я, Головня, говорю.
– А! Перепугал меня, леший, – голос Головешихи стал значительно мягче.
– Дуня! – позвал Головня, взбираясь коленями на завалинку и понижая голос до шепота. – Кажись, к тебе гости! В погреб лезут! Воры!
– Да что ты?! Боже мой! – вскрикнула Головешиха. Загремела щеколда. Звякнул крючок на двери. – А ну, пойдем, поглядим.
Головня помешкал секунду – идти не шуточное дело. Ночь, дождина, темень, чего доброго, негодяй стукнет дубинкой в лоб, ну и протянешь ноги, но храбро двинулся к погребу. Замок на месте. Вокруг никого. Пришлось спросить, есть ли что в погребе Головешихи. Оказывается, погреб пустой.
Но долго еще Головня ломал себе голову, видел ли он в самом деле человека в ограде, или ему показалось? И если видел, то кто из земляков занимается паскудным ремеслом – ночными похождениями? А может, к Головешихе крался очередной полюбовник? Но – кто же?
Между тем, как только Головня ушел, в сенную дверь Авдотьи Елизаровны раздался знакомый для хозяйки стук. На этот раз Головешиха не заставила себя долго ждать. Проворно выскочила в сени, тихо окликнула:
– Ты, Миша?
– Да, да!
Лязгнули засовы, один и другой, ржаво пискнул крючок, словно скобленул по сердцу Авдотьи Елизаровны, и вот в приоткрытую дверь ввалился в шумящем дождевике Михаил Павлович, охотник за маралами.
– Перемок, поди?
– Изрядно, – хрипло ответил охотник. – Ну и льет дождина! Выдалась же погодушка, будь она проклята.
– Зато целый месяц стояла несносная жарища, – проговорила Авдотья Елизаровна, закрывая дверь на засовы и на толстый крючок. – Если бы еще погодье продержалось месяц, наша тайга выгорела бы до леспромхоза. Сколько тут возни поднялось из-за пожара, если бы ты знал! Самолеты-то видел над тайгой?
– Насмотрелся.
– Если еще раз такого петушка запустить, леспромхозы можно будет переселять в степную местность.
– Туда им и дорога!
Вошли в темную избу. Гость сбросил с себя мокрый дождевик.
– Вздуть огня?
– Зачем? И без огня видим друг друга.
– Я слышала, ты прихворнул?
– Скрутил ревматизм. Еле доплелся. Теперь мне надо бы с недельку отлежаться, иначе я не дотяну до города. Как видно, с маралами придется расстаться. Кто тут поднял разговор насчет Альфы?
– Да кто же? Агния. Как приехала из тайги, так и насела на меня: «Где Альфа? Кто ее увел?» Ну я и передала через Мургашку, чтоб ты ее убрал с глаз, Альфу. Разговоры-то про черную собаку пронеслись по всей деревне.
– Ну что ж. Пусть ищут черную собаку.
– Убил? – вздохнула Авдотья Елизаровна. – До чего ж смышленая собака была, как человек! И на зверя, и возле дома – другой такой не сыщешь. Как она тогда кинулась на волков!.. Тут как-то подослал ко мне Демид Матвея Вавилова, своего дружка, чтобы я продала ему Альфу. Ну я и сказала, что собаку кто-то увел со двора. Не дай бог, если бы ее сейчас увидели в надворье!
Авдотья Елизаровна перешла в горенку и зажгла там свечку: собрала на стол. Полюбовника что-то морозило, и он с удовольствием осушил стакан водки. Заговорили о новостях в деревне.
Авдотья Елизаровна сообщила, что Демида Боровикова арестовали. Слух прошел, будто бы Демид с Матвеем Вавиловым и Аркашкой Воробьевым подожгли тайгу.
– Великолепно, Дуня. Все идет как следует. Главное сейчас – навести на ложный след. Выиграть время, – отозвался гость, энергично потирая руки. От выпитого стакана водки он заметно повеселел, оживился. – Так и должно быть. Это еще только начало. Скоро их всей компанией загребут.
Авдотья Елизаровна охотно поддерживала своего испытанного дружка. И в самом деле, давно настало время столкнуть Боровикова в яму. Из плена заявился. И нос еще задирает. За Анисьей вот, говорят, приударивает. Самое время на него все свалить.
Они разговаривали полушепотом за круглым столиком, придвинутым к дивану, на котором сидели тесно друг к другу. Между ними нет секретов. Не первый год они вот так сходились, единые в своих делах и желаниях!
V
Над Татар-горою курилось марево. Пели комары, ровно сверлили невидимые дырочки в воздухе. Комолая корова махала хвостом, как маятником. Красный петух, натаптывая землю на одном месте, подзывал растрепанных куриц к обнаруженному в мусоре ячменному зерну.
На высоком крыльце дома Егора Андреяновича в ряд, тесно друг к дружке, сидели предивинские старики.
На середине ограды чернели рядками расставленные ульи, где под присмотром сторожевых пчелок отдыхали великие труженицы. Над крышей вавиловского дома курился ароматный дымок: Аксинья Романовна пекла пироги с таймениной. Вечор улов был богатый. Старики выбродили Малтат вдоль и поперек, перетаскивая лодку на себе с отмели на отмель. Добыли пудов девять рыбы – тайменей, ленков, хариузешек, а завтра, в воскресенье, приглашая друг друга на пирог, разопьют медовуху. Тем паче – у Егора Андреяновича сын приехал.
Хлопнула калитка. К крыльцу подбежала соседская молодка, Манька Афоничева, с кудряшками на висках, большеротая, в пестрой юбчонке.
– Слышали новость? – спросила она, еле переводя дух, переступая с ноги на ногу. – Демида Боровикова арестовали. Сказывают: это он поджег тайгу и пчеловода на кижартской пасеке
