общаетесь с людьми и воспринимаете жизнь текущего дня как жизнь конечную, жизнь разложения и смерти, а не всю Жизнь, Единую и Вечную, живущую в каждом за его внешней формой. Ваша привычка единения с людьми остается еще привязанностью плоти и крови, а единение Духа и Света занимает второстепенное место в ваших встречах. Отсюда из Общины уходят люди, раз они так или иначе сюда попали, только тогда, когда они готовы к новой жизни, то есть когда они привыкают жить, поклоняясь в человеке Тому, что живет за внешней формой. Никто, раз он принят Учителем, не может быть им оставлен без каких-либо особых, даже ужасных причин. Никто не может быть отослан в новую жизнь, пока он к ней не готов. Другое дело, через какую внешнюю форму вскрывается его готовность или не готовность к той жизни, которой он восхищается в своем Учителе и которой активным членом он хочет быть в своих мечтах, в своих размышлениях и идеалах. Мысль человека – это еще не действие, но только подготовительный период. И пока ученик не созреет до конца, то есть когда его мысль и сердце сольются в действие, тогда только для него наступает момент нового слияния с Учителем, когда его не печалят уже ни расстояние, ни разлука, потому что их больше для него не существует.

Как никто не может умереть ни раньше, ни позже времени, но только именно тогда, когда он все сделал, что мог, в данное воплощение, так и ученик может быть принят или отослан Учителем только тогда, когда он готов. Перестроить ход всего своего организма – задача для ученика непосильная. Но приготовить в своем организме те или иные основные пути и иметь возможность выполнить те задачи, что дает ему Учитель, – это не что иное, как ежечасное, полное, бдительное внимание ко всем делам и встречам, вернее сказать, к тому поведению в полном самообладании, которое ученик проявил в них. Вам и проверять себя нечего. В эту минуту вы сами ясно видите, насколько ваш талант, ваши любовь и труд еще задавлены личным восприятием дня. То, что вы только что читали, что так волновало вас как проявление высшего героизма самоотверженных чувств людей, сейчас потухло в вас только потому, что земная привязанность оказалась еще такой силой, что наносит раны сердцу. Не страдайте сейчас, не рыдайте сердцем. Я ведь вижу, как капли крови сочатся из него, хотя глаза ваши сухи. Вспомните слова огненной надписи, что вы читали сегодня: «Если слово встречного задело тебя – значит, твое самообладание не было в тебе частью Мудрости веков, но лишь внешней выдержкой. Разберись бдительно, что есть внешнее приспособление условной вежливости, а что есть внутреннее самообладание Любви, знающей человеко-, а не самолюбие». Еще только один день остался вам, чтобы прочесть все то, что вам надо знать перед отъездом. Не теряйте времени в пустоте. Становитесь требовательнее к самим себе и не ослабляйте внимания, проходя этот трудовой день. Простая сказка, которую вы оба читаете, зачем она нужна вам сейчас? Что скрыто в ней, без чего вам, таким далеким от нее по времени и по вашей внешней деятельности, нельзя выйти из ворот Общины, даже под моей охраной и защитой? Мудрость в переживаниях простых людей древней сказки, как и Мудрость ваша, идет по вечному и единственному для всех людей руслу: простой чистоте, не знающей компромисса в верности. Древняя Мудрость, как и Мудрость человека сегодняшнего дня, движется не по искривленному пути зигзагов, метаний в стороны, страстных исканий и остываний, взлетов в порывах и падений в уныние, но по прямому пути того самообладания, что раскрылось не как результат воли, а как результат раскрепощенной любви, перелившейся в Радость жить. Вы не представляете себе счастливого дня вдали от меня. А разве люди в сказке думали о себе, когда оставались в полном одиночестве в чужом краю, в темноте окружающего зла? Вечное Движение Жизни есть результат тех активных духовных сил, что выливают в день люди. И иного двигателя духовной жизни человечества нет. Вот сюда подходит человек, взгляните на него, дайте себе отчет, почему еще на расстоянии вы уже ощущаете его влияние на вас. Ваше дыхание ровнее, ваши лица просветлели, ваши позы легче, ваши мысли и сердца освободились от всяких зажимов.

Раздался стук в дверь, и мы увидели чудесное, улыбающееся лицо Франциска, который сказал, приветливо здороваясь со всеми нами:

– Я, пожалуй, пришел слишком рано, брат И. Но я так спешил, чтобы Беата не подумала обо мне плохо и не увезла с собой впечатления, что я не был рыцарски вежлив в последнюю минуту. Я помню, как однажды, давно, Али мне сказал: «Можно быть занятым очень сложными делами. Но если напутствуешь человека в новую жизнь, надо быть рыцарски вежливым и напутствовать человека, сообразуясь с его временем, надо так обдумать свои дела, чтобы не внести ни капли волнения своим опозданием». Иногда я бываю рассеян, но, провожая людей из Общины, вспоминаю слова Али. Прости, если я пришел рано и нарушил вашу беседу.

– Мне не приходится тебе ничего отвечать, брат Франциск, ты видишь лица этих неофитов, ты читаешь их восторг, который ты пробудил в них сейчас. Но пойдемте. Ты дал мне очень хороший урок, Франциск. Я рад, что мы придем к Беате раньше назначенного срока и облегчим ей начало ее новой жизни.

Мы вышли молча и так же молча дошли до домика, где последнее время жила Беата. Трогательную картину мы застали там. Беата была не одна, возле нее среди уложенных вещей на маленьком, низеньком кресле сидел Аннинов, и его высокая худая фигура с аскетическим лицом казалась особенно нескладной среди баулов и маленьких изящных сумок и сумочек художницы.

Лицо музыканта было так печально, точно он навеки расставался с ближайшим другом. Мы услышали последнюю фразу его разговора с Беатой.

– Я чувствую, что это наше последнее свидание, больше я не увижу вас. И никто не будет утешать меня в моих припадках отчаяния, когда я не смею взывать к милосердию И.

– Вот я вас и застал в вашем миноре, мой милый друг, – улыбаясь сказал И.

– Как вы думаете, ваша любовь к Беате много посеяла сейчас зерен светлой бодрости ей в ее новый путь? Если бы я был на ее месте и меня так провожали бы мои добрые друзья, вероятно, мои крылья повисли бы в бессилии за моей спиной, и я представлял бы из себя жалкое зрелище как новый воин для мужественной жизни. Беата, Франциск привел нас