Шрифт:
Закладка:
Поэма Кольцовой не понравилась, а вот повесть захватила, и она чуть было не проворонила своего нанимателя, подняв голову только тогда, когда тот начал ругаться с какой-то женщиной, которая вышла из гостиницы вместе с ним. Незнакомка была старше Лены, с вызывающе красными узкими губами и глазами разного цвета. Сперва Кольцова приняла её за проститутку, но потом сообразила, что ругались эти двое не из-за денег, а из-за неё.
— Поедем на Красную Пресню, — скомандовал Ковров, оказавшись наконец в машине. — Вы простите, это моя знакомая, она особа нервная и несдержанная.
Николай, так Ковров попросил себя называть, оказался пассажиром идеальным, не то, что дядя Генрих, который то орал, когда какой-нибудь извозчик возникал перед автомобилем, то вжимался в кресло и пыхтел, и всё время Лену критиковал. Ковров, наоборот, слов похвалы не жалел. А ещё он был отличным собеседником, Кольцова и не заметила, как рассказала ему о себе почти всё. И не только о себе, но и об отце, тёте Яне и дяде Генрихе.
— Так говорите, папа ваш шарады любил? — Николай только вернулся из какого-то учреждения с большой коробкой, которая заняла на заднем сидении место рядом с двумя такими же.
— Очень, — Лена кивнула, — он их часто сочинял, а дядя Лёва разгадывал, только получалось у него плохо. Бывало, сядут у камина, и начнут, а загадки папа в шкатулку прятал, у нас была одна от маминого дальнего родственника из Варшавы, ювелира. Когда дядю убили, её украли. И её, и ложечки, и солонку номер один.
— Номер один? — деланно удивился Ковров, чтобы поддержать разговор, Кольцова рассказывала о чём угодно, только не о кладбищах.
— Да, у бабушки и дедушки были две любимые солонки, одна со слоном, стоящим на черепахе, а другая в виде попугая, с ней ещё смешно вышло, у владельца мастерской, где её сделали, фамилия была Перепёлкин. Мы их так и называли, солонка один и солонка два. Вторую после смерти папы тётя Яна забрала, а первая у дяди Лёвы осталась. Она сейчас в милиции, обещали на днях вернуть.
Ковров историю про солонку пропустил мимо ушей, а к факту смерти дяди Льва отнёсся с искренним сочувствием, так что получил ещё одну порцию историй, на этот раз о том, как Лена познакомилась с Травиным. Это Николая почему-то очень развеселило и даже растрогало, Кольцовой на секунду показалось, что он к молодому человеку, едва ему знакомому, относится почти как к члену семьи. День пролетел незаметно, спроси девушку, куда они ездили, она бы не сказала, настолько захватила её беседа с Ковровым. Так что, когда пришло время оставить машину возле гостиницы, Кольцова немного огорчилась.
— Спасибо, Лена, я отлично провёл время, — Ковров взялся за дверную ручку. — Завтра в полдень. Но вынужден вас расстроить, придётся поездить до восьми вечера, не возражаете?
Лена не возражала. Она уже представляла себе, как расскажет Травину, что за замечательный человек этот советский буржуй, совсем не заносчивый и даже какой-то свой, пролетарский. Только вот когда она добралась к половине восьмого вечера через магазины и парикмахерскую на улицу Матросской Тишины, Сергей ещё не появился.
* * *
Травин обнаружил хвост только у исправдома. Преследователь умело прятался за чужими спинами, он не переходил Матросский мост, пока на нём был Сергей, значит, терпеливо дождался, когда Травин дойдёт до противоположного берега, и только потом двинулся следом. Если бы не проходящий по Стромынке трамвай, в стёклах которого отразился Лукашин, он так бы и остался незамеченным. То, что за Травиным следили, было, по его мнению, хорошим признаком. Во-первых, это значило, что до сих пор они так и не выяснили, где он живёт. Во-вторых, о нём собирали информацию, и это уже после стычки, похоже, его действительно собирались использовать какое-то время. И третье, он тоже мог использовать это уже в своих целях. Предупреждён — значит вооружён.
Люди, когда обнаруживают, что за ними следят, совершают чаще всего одну ошибку — стараются вести себя так, будто ничего не произошло, одновременно не теряя хвост из виду. А поскольку актёрские способности у большей части человечества развиты слабо, именно так они себя и выдают. Сергей не стал глазеть на прохожих, старательно избегая глядеть за спину, не останавливался и не пытался принять беззаботный вид, какая разница, следит за ним в конкретный момент Павел или нет, всё равно они доберутся до места назначения. Так что он просто выбросил слежку из головы, и только когда открыл дверь в гостевую половину дома, наклонился поправить штанину и бросил короткий взгляд назад. Лукашин остановился за деревом. Травин зашёл, закрыл дверь и забрался по лестнице на чердак, там, через щели, улица была отлично видна. Павел постоял какое-то время, а потом зашагал обратно, к Яузе.
Анна Пахомова была дома, в последнее время с клиентами стало плохо, из деревень понаехали бывшие крестьяне, которые были готовы стирать и убираться за копейки.
— Тётя Нюра, помнишь, я тебе о плохих людях говорил, что искать меня будут?
Анна всплеснула руками, села на табурет.
— И что же теперь делать? — спросила она.
— Ничего. Вас они не тронут, да и меня тоже, а через несколько дней эта проблема исчезнет, я тебе обещаю. Но если спросят обо мне чего, так и скажи — жилец, комнату снимает. Могут представиться из жилконторы, или из милиции, не скрывай ничего, только о нашем давнем знакомстве с дядей Митей не говори. И в моей комнате не появляйся, мало ли что.
— Так и сделаю, — Пахомова вздохнула. — Дмитрий-то на поправку идёт, доктор сказал, лекарство действует, но оно дорогое, пятнадцать рубликов стоит на месяц.
Травин кивнул, сходил за деньгами, протянул пять червонцев.
— Это за август и на два месяца за лекарства.
— Спасибо, соколик, — Анна сделала вид, что вытирает слезу, — что бы мы без тебя делали. Хочешь пирожков с печёнкой?
От пирожков Сергей не отказался, он ещё и поспал час, мало ли на сколько вечернее развлечение затянется, потом умылся, надел свободные штаны и рубаху, сверху накинул кожаную безрукавку, под ней практически не видна была кобура с пистолетом, а в широком рукаве — узкий нож в ножнах. Ещё один клинок, короткий и широкий, молодой человек прицепил к щиколотке, положил в карман кастет, проверил, легко ли из ремня выходит металлическая струна. Оружие должно было добавить уверенности, но Травин и так в себе не сомневался.
К восьми вечера солнце уже зашло за горизонт — год назад, летом 1924-го, декретное время изменили, и день в Москве стал заканчиваться на час раньше, опережая Гринвич на два часа. Студебеккер стоял на углу Генеральной, там, где Сергей его оставил, Радкевич и Павел Лукашин вышли в начале девятого, Сергей как раз папиросу успел выкурить.
— В Швецову слободу поедем, — распорядился Радкевич, он развалился на заднем диване, — да поторапливайся, нас ждут.
Неразвитость автомобильных дорог Москвы приводила к тому, что все пути из одного конца в другой так или иначе вели через центр города, объездных путей не существовало. Переехав Покровский мост, они погрузились в хаотичное переплетение улочек и переулков, на которых разъехаться двум встречным экипажам часто не представлялось возможным. И только добравшись до Котельнической набережной, автомобиль разогнался, и мчался так до Симоновской. Сергей убавил свет фар, выключил совсем, когда позади раздалась трель милицейского свистка, и заслужил одобрительное похлопывание по плечу. Казалось бы, рубль штрафа — мелочь, что она для Радкевича, но такова бандитская психология. Отбирать, и не платить.
К улице Швецовая слобода вела свежая асфальтовая дорога — по ней добирались до завода АМО, который находился восточнее, а ещё восточнее, за Тюфелевой рощей, рядом с Симоновым монастырём и новым посёлком рабочих завода, находилось озеро Постылое, в котором Куприн утопил бедную Лизу. Но до озера машина не доехала, Травин свернул к станции Кожуховской, рядом с которой стояли деревянные дома, каждый со своим небольшим садом, забором и воротами. Одни ворота, к которым вела раздолбанная дорога,
