Она немного помолчала.

– Люди предпочитали закрывать глаза, время от времени жертвуя бродячей собакой или даже бесприютным ребенком. Так было всегда, потому что это в порядке вещей. Тех, кто из поколения в поколение живет рядом, поражает одна и та же особая форма безумия. Но когда я высказала правду вслух, им наконец пришлось перейти к действию.

Ночью меня разбудил огонь. Их было пятеро – на лицах платки, в руках зажженные факелы. Они вытащили меня из постели и выволокли наружу. Отца привязали к кровати и подожгли дом. В ту ночь у Анку было его лицо.

Я упала на колени и поблагодарила их. Но потом мир поглотила чернота. Думаю, меня ударили по голове. А из дальнейшего помню только, как мы с грохотом ехали по дороге на отцовском фургончике. Из него еще не выветрился аромат его табака. Меня куда-то везли в ночи. Под утро мы приехали в какой-то городок. «Ты сумасшедшая, – сказали мне, – и пусть твои сказки теперь слушают булыжники и грязь, а у нас, честных людей, на них нет времени». И они бросили меня там, на улицах этого странного города. Без денег и друзей. Я даже не говорила на их языке, только на нашем старом наречии.

– Но почему они это сделали? – Мне хотелось их убить. – Это же нечестно!

– Честно! – улыбнулась она. – Я нарушила молчание Локронана и прекрасно понимаю их поступок.

– И что с тобой было потом? – спросил я. – Чем ты питалась, где ночевала?

– Я пользовалась всем, что у меня было, – сказала она, – внешностью, здоровьем, умом и волей. У меня обнаружились некоторые способности ухаживать за больными, к тому же я умела аккуратно накладывать швы. И поэтому жила не настолько плохо, как могла бы. Но на улице любой мог пнуть бродячую собаку, которой я как раз и была, – до тех пор, пока в том городке не появился твой отец. Если бы не он, я бы оставалась там и по сей день. Он привез меня сюда.

Я чувствовала, что Анку отправился за мной через океан и сушу, вплоть до этих берегов. Стоит ему хоть раз увидеть человека, и он его больше не отпускает. В Локронане это хорошо известно. А вот этот мир, который многие любят называть новым, о подобных вещах позабыл. И в день, когда он распахнет свои объятия и придет ко мне с моим собственным лицом, я буду готова.

Ее слова меня совсем не расстроили, ведь мне было совершенно ясно, что Мамочка никогда не умрет. Мне было больше страшно за себя. Я посмотрел на потревоженную землю, под которой покоился маленький бог, который когда-то был Снежком, и прошептал:

– И что со мной теперь будет?

– Как-нибудь, может, совсем скоро, а может, лишь когда ты повзрослеешь, тебе захочется сделать это опять. Вполне возможно, будешь сопротивляться, но потом все равно уступишь охватившему тебя порыву. А потом снова и снова. Со временем проснется голод к добыче покрупнее мышонка. Возможно, это будут собаки, домашний скот, а затем и люди. Именно так все и бывает – я сама видела. И болезнь прогрессирует, со временем она поглотит всего тебя, и ты станешь слишком беспечен. Это принесет тебе погибель. В один прекрасный день, когда ты выйдешь слишком далеко за пределы разумного, тебя поймают. А потом будут полиция, суды и тюрьма. Ты недостаточно умен, чтобы всего этого избежать. Они выявят твою истинную натуру, измучают тебя, а потом посадят под замок. Я знаю, что пережить этого ты не сможешь. А раз так, то тебе остается только соблюдать осторожность. Ты никогда – слышишь меня? – никогда не должен показывать им свое истинное «я».

Услышав ее слова, я в некоторой степени испытал облегчение. Меня давно не покидало чувство, что со мной что-то не так. Я напоминал себе тот рисунок, что я сделал на бумаге, которой она выстилала противни для выпечки, – неудачный, который получился, когда подложенная под него книга комиксов проскользила по столу и линии расползлись в стороны по всей странице. Картинка превратилась в чудовищную версию самой себя.

– Ты меня понимаешь? – спросила она, поглаживая меня по щеке невесомыми, холодными пальцами. – Тебе нельзя об этом кому-либо рассказывать. Ни друзьям в школе, ни даже отцу. И кроме нас с тобой, в эту тайну не проникнет ни одна живая душа.

Я кивнул.

– Не плачь, – сказала Мамочка, – идем со мной.

И она потащила меня за собой своей сильной рукой.

– Куда мы идем?

– Мы никуда не идем, – ответила она. – Просто гуляем. Когда тебя слишком переполняют чувства, иди в лес и гуляй.

В ее голос каким-то образом закрались нотки, характерные для медсестры.

– Физическая активность полезна как для разума, так и для тела. Ежедневно рекомендуется полчаса. Это поможет тебе справиться с собой.

Какое-то время мы молча шагали по тропе. На ветру за Мамочкой шлейфом развевалось ее голубое платье. Здесь, среди деревьев, она походила на какое-то мифологическое существо.

– Если кто-то докопается до твоей истинной натуры, тебя объявят «сумасшедшим», – сказала она. – Я ненавижу это слово. Теодор, пообещай мне, что никогда не назовешь женщину сумасшедшей.

– Обещаю, – сказал я, – может, пойдем уже домой?

Я подумал о глазках и розовых лапках Снежка и ощутил, что вновь подступают слезы. Во мне осталось еще много нерастраченных чувств.

– Рано еще, – сказала Мамочка, – будем гулять до тех пор, пока тебе не расхочется плакать. Скажешь мне, когда это желание у тебя отпадет.

Пока мы шли, я обеими руками держался за ее платье, с силой сжав его в кулаках. На ладонях по-прежнему виднелась грязь с только что выкопанной нами могилки. На голубой органзе от нее остались отпечатки пальцев.

– Спасибо, что не разозлилась на меня, – сказал я, имея в виду и платье, и мышонка, и все остальное.

– Не разозлилась, говоришь… – задумчиво молвила она. – Нет, я не злюсь. Меня давно не покидал страх, что ты носишь это в себе. Теперь я нашла этому подтверждение и мне стало легче. Больше нет нужды думать о тебе как о моем сыне. И пытаться отыскать в сердце любовь, которой я совсем не чувствую.

В глазах встали горячие слезы, я вскрикнул от боли и произнес:

– Прошу тебя, не говори так! Ты не можешь меня не любить!

– Но это правда.

Теперь она действительно взглянула на меня. Ее глаза казались глубокомысленными и далекими.

– Ты чудовище. Но я за тебя в ответе. Поэтому и дальше буду делать для тебя все, что смогу, поскольку это мой долг, а долг меня никогда не страшил. И никому не позволю называть тебя «сумасшедшим». Особенно в этой стране, где этим словцом обожают перебрасываться, как мячиком.

Она терпеливо подождала, пока я не выплакался. Когда слезы высохли, Мамочка дала мне салфетку, протянула руку и сказала:

– Пойдем. Шагай.

Домой мы возвратились, только когда у меня заболели ноги.

Я попытался привести в порядок матрешек и даже музыкальную шкатулку, прибегнув к помощи суперклея и книги о часовых механизмах. Но они окончательно сломались и починке больше не подлежали. Музыкальную шкатулку Мамочка оставила, но матрешек сунула в мусорный контейнер, где они сгинули навсегда – став еще одной ее частичкой, которую мне потом так и не удалось вернуть, еще одной разбитой мной вещью, которой уже не поможет никакой ремонт.