«Почему? — изумился Жан-Жак-Альбин де Бизанкур. — Почему он так говорит? Почему отец должен меня предать?»

— Так делают все человеческие отродья, они предают всех и вся, — словно в ответ пояснил демон. — Дети предают своих родителей, мужья — жен, братья — братьев, такова грешная людская суть. Возможно, отец и любит тебя, но он слаб. Рождение шести твоих сестер и смерть твоей матери высосали из него последние силы. Ему не на что кормить тебя, одевать и учить. И по слабости своей он уберет тебя из отчего дома. Но тебе судьбой уготована лучшая участь, и ты будешь знать, что делать, когда подойдет срок. Знай, что я отныне покровительствую тебе и ты находишься под моей защитой. Ты будешь блистателен и силен, хорошо образован и знатен, и многие поклонятся тебе, и будешь ты вершить дела против сынов человеческих, несправедливо обошедшихся с тобой…

Жан-Жак поневоле поддался этому воркованию. Ведь и в самом деле, вовсе не отец воспитал его, а Климент Шестой. Он жил при его дворе, на его средства.

— А теперь прими мой первый дар, — тихо и печально, но ласково продолжал Люцифер. — Когда придет время, ты будешь знать, что с ним делать.

Взрослый Жан-Жак увидел, что на его младенческой шейке, рядом с крестом, появился небольшой керамический кувшинчик на шнурке.

— Твое время придет, — обращаясь к младенцу, уверил Люцифер. — И оно будет невероятным и насыщенным событиями. Только помни о том, что я тебе дал. Этот предмет сам подскажет, что с ним делать. Помни об этом, мальчик. Помни…

Люцифер бросил последний взгляд на маленького Жан-Жака и медленно, глубоко вдохнул. Создавалось впечатление, что он намерен высосать весь воздух из комнаты, так сильно вздулась его грудная клетка. Но он не выдохнул. Вместо этого Люцифер вместе с воздухом стал втягивать в себя малейшие крупицы света, и вокруг снова начало темнеть.

Фитилек свечи затрещал и погас, комната вновь погрузилась в мрак. За окнами начался сильный ветер. Он грозно завывал в щелях и срывал шевелюру с деревьев. Словно демон Люцифер, покинув дом, с силой выпустил из своих легких набранный воздух. Тот разметал оставшиеся клочья туч, и на небо, сменяя грозу, выплыла огромная луна; такой луны Бизанкур еще не видел ни разу. Она, как огромный слепой зрачок, грозно и уверенно смотрела прямо на него, заставляя съеживаться его душу.

Но вот в комнате стало светлеть, и робкие лучики солнца заглянули в окно.

Жан-Жак взглянул вниз и увидел свои маленькие ботиночки, стоящие на деревянных половицах, отмытых к приезду высокого гостя, Шарля де Лимузена, поверенного в делах его святейшества. Он должен был отвезти маленького Бизанкура в папский дворец — написанное их семейным духовником, отцом Игнатием, прошение взять мальчика на воспитание возымело действие.

Суета в отцовском доме стояла необыкновенная.

И только высокий человек в дорогом парчовом платье, затканном золотом, вытряхнув из рукава кружевной платок, закрыл им свой нос и стоял неподвижно. По комнате распространялся цветочный аромат духов, коим этот платок был пропитан.

«Неужели у нас здесь так скверно пахло», — озадачился Бизанкур; в юности он вообще не задумывался о таких мелочах.

— Простите, любезный сеньор, — слегка наклонил голову Шарль де Лимузен, обращаясь к хозяину дома. — Его святейшество получил послание ваше, но лично прибыть сейчас возможности у него, увы, нет. Дела государственной важности заставляют его то быть в Авиньоне, то спешно отъезжать в Рим, а сейчас он готовится к переговорам во Вьенне. Впрочем, о деле. Папа, разумеется, с превеликим вниманием отнесся к вашему положению…

Тут учтиво поклонились отец Игнатий и глава дома, сам Ги де Бизанкур, отец Жан-Жака.

— …и к способностям мальчика.

Мальчуган поклонился с необыкновенным изяществом и улыбнулся, как ангел, чем вызвал одобрение во взгляде визитера.

— Поскольку письмо ваше было составлено давно, то вы давно уже внутренне готовы к расставанию, — продолжал Шарль де Лимузен. — И, думаю, не будете против, если ваш наследник нынче же покинет отчий дом вместе со мной.

— Как, вы даже не переночуете? — всполошился отец Игнатий. — И не отобедаете?

— Ах, нет-нет, благодарю, — любезно, но твердо отказался поверенный. — Кстати, насчет обеда. Благоволите отрядить несколько человек, дабы они перенесли те скромные дары, которые жалует вам папа, в ваш гостеприимный дом.

С этими словами Шарль де Лимузен вновь незаметно помахал платочком возле своего чувствительного носа, а челядь со всех ног бросилась таскать объемистые корзины из папской кареты в дом — слезящиеся головки сыров, вяленые окорока, пряно пахнущие колбасы, сахарные головки, фрукты и иные яства — все это провожалось домочадцами изрядно оголодавшими взорами и бурчанием в пустых животах.

Взрослый Жан-Жак из далекого двадцать первого века с необъяснимой тревогой смотрел на рано поседевшую голову своего отца. Ведь он, по современным меркам, был так молод. Отец давно лишился жены, знал, что его долгожданного сына сейчас увезут на долгие годы в чужой дом, и выражение лица его было растерянным — вот-вот заплачет.

И только сам виновник переполоха, Жан-Жак, был безмятежен.

Сейчас он, мальчуган еще, уедет в новую, беспечальную жизнь. Он всматривался в себя, шестилетнего, беспечного, а каким еще быть шестилетнему мальчику…

Побежали туда-сюда домашние, собирая его нехитрый скарб — ноты, Библию, пару тонких льняных рубашек, скромные домашние лакомства (вяленый виноград и яблочную тонкую пастилу), неизвестно зачем нужные ввиду богатых приношений гостя. Почему же так пусто стало у него внутри и так безнадежно перехватило дыхание?

— Сделай это с отцом твоим, — прошептал сгустившийся рядом воздух, — покуда тот сам не сделал этого с тобой. Помни, как обошелся отец Небесный с возлюбленным сыном своим, Люцифером…

Никто ничего не услышал, и никто не заметил, как странно потемнели глаза мальчика, когда он снял со своей шеи небольшой керамический кувшинчик и втиснул его в ладонь отца.

При расставании отец и сын не проронили ни слова. Ги был до крайности рассеян и растерян, Жан-Жак продолжал беспечно улыбаться — почему бы и нет. Было похоже, что мальчишка не понимает смысла суеты, поднятой в преддверии его скорого отъезда.

— Смотри же, чадо, учись прилежно и не посрами родителей своих, — торжественно и тихо напутствовал его отец Игнатий.

— Уж и вы, святой отец, проследите за тем, чтобы дорога моего отца в рай или уж куда там определят его в небесной канцелярии, оказалась по возможности легкой, — все с той же улыбкой, глядя куда-то за горизонт, сказал Жан-Жак.

Отец Игнатий буквально лишился дара речи. А когда до него дошло, что именно сказал шестилетний отпрыск, ему показалось, что солнце дома де Бизанкуров неумолимо закатывается. Но он и предположить не мог, насколько быстро это произойдет.

Пыль от колес папской кареты еще курилась на горизонте, когда Ги де Бизанкур с бессмысленным выражением лица поднес к губам крошечный флакон. Движения его были задумчивыми и сонными, словно он был в забытьи. И точно так же задумчиво седой, но не старый человек простерся мертвым на дороге, словно тянулся в направлении покинувшего дом сына.