— Ясно, — кивнул я. — Ладно. Мужик с возу — кобыле легче. А «круглый стол»?

— Круглится! — хохотнул Иваненко. — Пойдемте! Наимудрейший Александров там уже, и хитроумный Терлецкий, и наивный Фейнберг, и скользкий Боуэрс…

Лифт вознес нас на двадцать пятый этаж, к конференц-залу. Стол здесь стоял здоровенный, персон на пятьдесят, полированным овалом окружая вазоны с глянцевитой зеленью. Интересно, как техперсонал умудряется поливать цветы?..

Огромный гулкий зал неприятно удивлял безлюдностью, даже за столом все сидели по одну сторону — двое американцев с молодыми, подтянутыми переводчиками, наверняка из Комитета, да наши, тоже вперемежку с толмачами — убери этих выпускников инъяза, останется человек семь.

— Здравствуйте! — громко сказал Дим Димыч, заходя, и старательно выговорил: — Уэлкам, мистер Фейнберг!

Боуэрса он игнорировал, не нравился ему адъюнкт-профессор (хотя в этом мы сходились).

Джеральд обрадовался, встал и толкнул короткую речь — благодарил за доверие, надеялся на полное взаимопонимание и ратовал за интеллектуальную свободу…

«Ага… — подумал я, тая усмешку. — А кому оплачивать твои научные восторги? Бюджету? Так извини — кто платит, тот и заказывает музыку!»

Александров разразился ответным спичем, и ритуальные пляски закончились. Стороны перешли к повестке дня.

— Dorogie tovarischi! — с трудом выговорил Джеральд, и широко, шикарно улыбнулся. — Когда по разные стороны океана делили атом, нельзя было даже представить себе встречу Оппенгеймера с Курчатовым, а жаль! — выждав, пока переводчик добормочет, он продолжил: — История повторяется… э-э… коллеги! Я нисколько не сомневаюсь, что советские ученые и сами бы справились, создав атомную бомбу, но время, время! Поэтому помощь разведки была неоценима, как сейчас для нас… Да, не скрою — без разведданных, полученных ЦРУ, МИ-6 и БНД, у нас ничего бы не вышло, и создать ускоритель тахионов не удалось…

Лит Боуэрс кисло переморщился при этих словах, но смолчал. А вот Терлецкий заинтересованно спросил:

— Но вы его все-таки построили?

— Да! — засиял Фейнберг. — Америка стала второй страной, запустившей хронокамеру!

Невнятный шумок, повеявший в зале, удоволил ученого.

— Буквально четыре дня назад, — торжественно объявил он, — нам удалось переместить образец — алюминиевую болванку весом четырнадцать фунтов — на две минуты в будущее!

Русские вяло похлопали, а Александров заворчал:

— Поздравляю… Вы использовали простой отрыв тахионов от запутанных квантов?

Лит вздрогнул, а вот Джеральд с готовностью ответил:

— Да! Правда, когерентный пучок вышел слабым… А вы, как я понимаю, додумались до триггерного усиления?

— Ну-у, в общем, да, — промямлил президент Академии наук.

— Я прилетел в Москву не для того, чтобы выпытывать у вас секреты, — решительно заговорил Фейнберг. — Моя задача в ином — напомнить и вам, и нам о величайшей ответственности перед человечеством. Нельзя допустить ни единого серьезного парадокса или пресловутого «эффекта мотылька»! Правда, сама природа или господь бог милостиво регулирует путешествия во времени — чем дольше дистанция заброса в прошлое или будущее, тем больше на это требуется энергии. И рост идет по экспоненте!

— Есть еще одно ограничение, — спокойно добавил я. Американцы одинаково вздернули головы, слушая мой инглиш. — Это хронокамера. Перемещаясь во времени, образец или подопытное животное стартуют из нее, и там же финишируют. Если бы мы даже смогли забросить человека, скажем, на десять лет назад, у нас это не получится — тогда хронокамер не существовало. Впрочем, это все досужие рассуждения — энергии для забросов на десятилетнюю дистанцию не хватит, даже если мы организуем переток всех мощностей энергосистем США и СССР, вместе взятых.

— Совершенно верно! — с чувством сказал Фейнберг. — Поэтому, если честно, парадоксы во времени меня интересуют, но не волнуют особо. Но ведь это не все сюрпризы хронофизики… Есть еще одно направление исследований, которое жутко возбуждает наших политиков и вояк…

— Инверсия времени, — вытолкнул я.

— Да! Признаться, к обращению времени и его течению вспять я относился несерьезно… Ничего, дескать, плохого! Сначала научимся следствие возвращать к причине — разбитую вазу обратим, понаблюдаем, как собираются вместе осколки… Чепуха! — резко махнул рукой Джеральд. — Инвертировать время действительно возможно, вот только ничего хорошего из этого не выйдет — в той же обращенной вазе все ее протоны с электронами заместятся античастицами, и она тут же аннигилирует — с воздухом, с полом! И получим ядерную вспышку! Ну, и радиоактивный кратер на память…

— Военное применение хроноинверсии станет катаклизмом, — поддержал коллегу Боуэрс. — Представьте, что солдат инвертирован в процессе вдоха… Воздух вызовет аннигиляцию гортани и легких; форма, а затем и кожа перейдут в жесткие гамма-кванты… Термоядерная бомба, взрываясь, выделяет девять десятых грамма излучения, а тут — многие фунты! Уж не знаю, какой глубины выйдет кратер под солдатом, извергающим адское пламя, но радиус зоны сплошного поражения составит сотни километров!

Адъюнкт-профессор то ли пугал нас апокалиптическими картинками, то ли смаковал их, а я в этот момент очень хорошо понимал Оппенгеймера, ужаснувшегося тому злу, что он принес в мир. Прав был древний мудрец: «Во многих знаниях многия печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»…

* * *

Чекисты могли быть довольны — Фейнберг выдал несколько важных деталей в своих откровениях, «послужащих делу мира во всем мире».

Александров повез всех обедать в ресторан «Советский», а я увильнул от «официальной части». Спустился на десяток этажей ниже, и юркнул в кабинет, забронированный за мной.

Тут было тихо — и пыльно. Последний раз я заглядывал сюда год тому назад — на экране монитора впору рожицы рисовать. Зато в уголку, за прозрачной шторой, блестела фаянсом раковина.

Оставалось отлепить грим, стягивавший кожу, и тщательно вымыть лицо с мылом. Ух, хорошо!

«Полинял, красавчик!»

Мысли бродили во мне, тяжелые и недобрые. Я был в шаге от дьявольского изобретения — инвертора времени. Аннигилятора.

Понимал прекрасно, что собирать эту «вундервафлю» все равно придется — лучше уж опередить Америку, чем догонять.

Чертов Фейнберг, разбередил! Видать, его самого трясло от страха, потому и рванул в Советский Союз — исповедаться и замолить грех. Хотя он вроде еврей…

И никак не избежать этой стратегической дребедени!

А вся закавыка в том, что в квантовой теории поля бытует понятие СРТ-инвариантности, которая трактует античастицы, как частицы с инвертированным зарядом и четностью, двигающихся назад во времени. И та самая разбитая ваза жахнет так, что разнесет не только саму инверсионную машину, но и город, и область. Ну, или штат.

Я поглядел на красавчика в зеркале, и мрачно усмехнулся.

«А вот фиг вам…»

Инверсия времени еще не означает эквивалентность. Развернуть частицы в прошлое можно, но это вовсе не значит, что разбитая ваза соберется заново. Соберется, да — и тут же развалится, ведь межатомные связи у осколков разорваны!

В общем, не так страшна инверсия, как ее малюет адъюнкт-профессор. Я вздохнул