в духе своих групповых интересов. Дифференциация политических взглядов в определенной мере обусловлена социальным положением опрошенных, уровнем урбанизации (центр – периферия, столица – провинция) и их социальным статусом. Так, следующей (по объему) за социал-демократами идеологической группой являются «русские националисты». Чаще всего это подростки из депрессивной и бедной социальной среды малых городов, бедные, люмпенизированные, с низким уровнем образования, а потому не имеющие особых шансов и перспектив на социальную мобильность и повышение своего благосостояния. Отсюда ресентиментный радикализм и склонность к простым политическим решениям. К ним примыкают авторитарные сторонники режима «сильной руки» и «коммунисты», отличающиеся от них лишь тем, что они чуть постарше, более образованные, а потому способны к несколько большей генерализации своих представлений, и «аграрники» (это самые бедные категории респондентов). И тем и другим противостоят «либералы», живущие в столице или мегаполисах, самые образованные и старшие, более обеспеченные.

Основу политических или идеологических представлений молодежи (как и образа мыслей их родителей) составляют стертые советские представления о социализме (иначе говоря, идеология государственного патернализма, очень рутинизированные иллюзии «социализма с человеческим лицом»), которые по недоразумению воспринимаются как аналог идеологии западноевропейской социал-демократии. Отличия молодежи от населения в целом заключаются лишь в большей поляризованности позиций у молодых. Сравнение настоящего опроса с данными общероссийских репрезентативных опросов показывает, что среди молодых людей больше как националистов, так и либералов и существенно меньше сторонников жесткого правления. Обе эти идеологические платформы (национал-этатистская и либеральная) воспринимаются как несовместимые друг с другом, хотя и те и другие негативно относятся к идее силовых и диктаторских методов в политике (режима «сильной руки»).

Сравнение молодежного опроса с общероссийским показывает медленные сдвиги в идеологических ориентациях российского общества. Если принять гипотезу о том, что изменения среди молодежи означают в дальнейшем изменения и во всем обществе (поколенческую эволюцию и вытеснение одних представлений, характерных для старших возрастов, другими, с которыми вступают в жизнь молодые люди), то мы можем говорить о перспективах медленного усиления влияния демократии в России. Доля сторонников демократии (сумма социал-демократов и либералов) среди молодежи составляет 40 %, среди населения в целом – 37 %; сторонников консервативного авторитаризма (условной общности националистов, коммунистов разного рода, сторонников режима «сильной руки», аграрников) среди молодежи 37 %, среди населения в целом – 45 %.

Традиционализация массового сознания как реакция на социетальный кризис

Консервативная реакция в виде режима Путина была закономерным следствием распада советской институциональной системы. Перестройка, крах СССР, а затем переход к рыночной экономике в 90-х годах, национальные войны стали причиной массовой дезориентации и аномии, породив разочарование в демократических реформах. Такое состояние общества вызвало сильнейшую потребность в компенсаторных механизмах и обращении к традиционным, аскриптивным символам этнонационального единства. Советская идеологическая коллективистская идентичность стремительно замещалась разрозненной смесью из мифологического прошлого империи, православного обрядоверия, изоляционизма и русского (и иного) национализма. На первый план все чаще выходили символы локальных общностей и привязанностей. Поскольку будущее оказалось весьма туманным и проблематичным, то коллективная гратификация строилась на возвращении или обращении к воображаемым достижениям в прошлом – успехам советской науки, литературы, военной славе, захвату и колонизации обширных территорий на востоке и юге и т. п. (табл. 49).

Такие партикуляристские самоопределения, как «место, где родились», «земля или громадность территории страны», «могилы предков», «язык», а главное, утешающая апелляция к «нашему великому прошлому», резко повысили значимость в массовом сознании, став центральными или осевыми структурами коллективной идентичности. Государственная политика и пропаганда лишь следовали за массовыми настроениями, артикулируя и многократно усиливая их значимость. Критическими моментами были 1999 год и период после аннексии Крыма. На давнюю травму неудач догоняющей модернизации наложилась жажда реванша после поражения в 1-й Чеченской войне, «ухода» соцстран и усиливающегося отчуждения от России бывших полуколоний Москвы – республик СССР.

Молодежь в этом плане следует за всеми изменениями коллективного сознания, подчиняясь общему тренду архаической традиционализации. Почти по всем тематическим линиям приводимого в приложении блока анкеты «советского человека» показатели по ответам молодых людей (если сравнивать близкие по времени замеры – общероссийские опросы 2018 и 2020 годов и опрос молодежи 2020 года) чуть ниже, чем в среднем по населенческой выборке, за одним исключением – ассоциаций с «нашей историей, прошлым нашей страны». В последнем случае молодые люди оказываются даже более чувствительными к этим изменениям, чем взрослое общество в целом, поскольку на них сильнее воздействуют социализационные и пропагандистские институты (школа, университет, СМИ, армия и т. п.).

Таблица 49. Что в первую очередь связывается у вас с мыслью о вашем народе? (в % к числу опрошенных)

Из опыта социологии, социальной антропологии и культурологии известно, что апелляция к прошлому коррелирует (функционально совпадает) с укреплением авторитарной вертикали власти, подчинением гражданского общества централизованному руководству, стремящемуся контролировать общественное мнение и идеологию общества, что является условием новой легитимации режима власти. Характерно в этом плане, что косвенные свидетельства – милитаристские установки (ответы «наша военная мощь» на диагностические вопросы о национальной идентичности) резко выросли с 1989 года, достигнув максимума в 2017-м (с 2 до 21 %), то есть после войны в Грузии, Донбассе, Сирии, пропаганды «нового гипероружия» и т. п. Однако справедливости ради следует подчеркнуть, что среди молодежи эти реверсивные изменения проявились в меньшей степени, чем у взрослых.

Православие без веры. Религия и религиозность

В постсоветский период, начиная с 1990-х годов, количество россиян, причисляющих себя к православным, начало быстро расти. Перестройка, а затем начало общественных и политических перемен сделали открытым обсуждение таких ценностей демократического общества, как свобода слова, свобода перемещения, свобода вероисповедания. Поначалу количество людей, публично заявляющих о своей религиозности и принадлежности к православной церкви, было небольшим (по данным 1989 года, 18 %). Это были прежде всего пожилые люди, сохранявшие веру и в советские годы (мы не будем здесь углубляться в характеристики этой веры). В самом начале 1990-х годов среди православных впервые за весь советский период выделился и стал расти образованный слой россиян-неофитов, ищущих пути к вере, церкви, активного включения в религиозную жизнь с ее таинствами и богословскими доктринами. Он состоял, в частности, из людей, которые уже в 1960-х годах, но в основном в 1970–1980-х, образовывали кружки и сообщества интеллигентов, а также их «детей», ищущих моральных опор для своей частной жизни в условиях всеобщего тоталитарного аморализма и насилия. Однако примерно с середины 1990-х годов власти (еще при Ельцине) начинают привлекать и использовать церковь для усиления своей символической легитимации, слабеющей в условиях кризиса. Начинается процесс политической игры (и борьбы) с церковью. РПЦ сама по себе представляет