Я обязана дать тебе последнее обещание, которое, надеюсь, никогда не нарушу. Я обещаю жить богато и без стыда, идти навстречу миру с широко распростертыми объятиями. Если в тебе к концу жизни осталась хоть небольшая часть, которая желала нам одного лишь счастья, которая действительно хотела для нас всего наилучшего, думаю, ей было бы приятно это услышать. Не знаю, сумела ли я оправдаться перед тобой, но перед самой собой, думаю, я оправдалась, и от этого мне гораздо спокойнее на душе.

Так что я отложу свое перо. Спрячу эти страницы в ящик стола, а свои воспоминания о тебе подальше в памяти, выйду в мир и начну жить. Я создам свою собственную бессмертную семью, в которой не будет ни разговоров на повышенных тонах, ни запертых дверей. Память о тебе растворится в тенях, и я никогда больше не произнесу твоего имени, даже когда буду рассказывать своим возлюбленным историю о том, как мы встретились. Меня ждут только нежность, доброта и сотни лет блаженства.

Выход на бис в венке из роз

Свет прожектора лился на меня, словно давно позабытый мной солнечный свет; я мерил шагами сцену, и мой голос легко несся по всему театру. Аудитория молчала, с замиранием сердца слушая, как я произношу свои реплики. Мы ставили трагедию в классическом стиле: море мелодрамы и фальшивой крови, и моя хищная натура трепетала при виде кровавого побоища, особенно в эту ночь. В эту ночь я был не единственным хищником в здании.

Я играл от всего сердца, целясь каждой замысловатой шуткой или душераздирающей репликой в правую ложу партера, откуда, я знал, за мной наблюдали жадные глаза. Две прекрасные пары глаз, каштановые и черные, как опалы. Я дрожал при мысли о взглядах этих издалека пожирающих меня глаз даже под ослепительным сценическим светом.

Раньше я думал, что нет ничего слаще эйфорического взрыва аплодисментов, но, когда мы с товарищами откланялись, сквозь рев аплодисментов и криков прорвалось нечто гораздо более сильное. Предвкушение.

Оно затопило меня, словно превосходный абсент. К тому моменту, как я, пошатываясь, сошел со сцены и пробрался мимо толкающихся людей к гримерке, я успел совершенно от него опьянеть.

Они нашли меня раньше, чем я их, – как и всегда. Торопливо повесив на вешалку костюм и отклеив с лица ленту микрофона, даже не потрудившись стереть грим, я выбежал из гримерной и чуть не столкнулся с ними. Две таинственные гостьи, настолько красивые, что на них было больно смотреть.

– Констанс! – воскликнул я. – Мэгги! О, вы все же пришли!

Я бросился в объятия Магдалены, стоявшей ближе ко мне, и она без колебаний меня поцеловала. Я протянул Констанце руку, и она переплела наши пальцы, а затем обрушилась на меня шквалом поцелуев. Одна из них, не могу сказать, кто именно, сунула мне в руки букет ароматных алых роз.

Первый поцелуй Магдалены всегда напоминал прикосновение к лезвию ножа: резкий толчок – и пульсирующее тепло. А целовать Констанцу было все равно, что погружаться в теплую ванну после тяжелого трудового дня. Будто каждая мышца расслаблялась, и наступало облегчение.

– Алексей, – прошептала Констанца мне в губы, обхватив мои щеки руками. – О, малыш Алексей, мы так по тебе скучали.

Мы устроили прямо там, в коридоре за кулисами, целое представление, но мне было плевать. Со мной рядом были Магдалена и Констанца. И если кому-то не нравилась демонстрация наших чувств, то никто не запрещал им обойти нас стороной или отвернуться.

Я притянул их обеих к себе и заключил в крепкие объятия. И оказался зажат между ними – голова закружилась от экстаза. Теперь все снова встало на свои места.

Констанца все еще ходила с длинными волосами, закручивая их на макушке в небрежный пучок. Ее лицо обрамляли рыжие пряди, и я прикоснулся к ним, восхищаясь этим крошечным несовершенством. Она ни на минуту не постарела с нашей последней встречи, и морщинки появлялись вокруг ее глаз лишь тогда, когда она широко улыбалась, как сейчас.

– Ты играл просто волшебно, – сказала она.

– Настоящее откровение, – вмешалась Магдалена, отступая в сторону, чтобы пропустить пару актеров. Те сворачивали шеи, чтобы взглянуть на нее, и я не мог их винить. На ней были чулки, обтягивающая юбка-карандаш сливового цвета и шелковая блузка, приоткрывавшая светло-коричневую кожу декольте.

– Это не лучшее мое выступление, – сказал я. – Жаль, вы не видели моего Пака пару лет назад; вот тогда я был в ударе.

– Я знаю, – ответила Констанца своим умиротворяющим голосом. – Но я была на Кипре, с Анри и Сашей…

– А я консультировала совет Ватикана касательно выбора нового Папы, ты же знаешь, – сказала Магдалена столь же мягким, но гораздо менее извиняющимся тоном. Свою работу, состоящую в том, чтобы дергать за ниточки, стоя в тени мировых властей, она любила так же сильно, как и нас. Я давно смирился с тем, что придется делить наше брачное ложе с ее интригами.

– Я знаю, знаю, – пробормотал я и вдруг понял: мне до сих пор больно от того, что они тогда не приехали. Не столько из-за пьесы, хотя пьеса была отличная, сколько из-за того, что в последний раз мы собирались вместе почти три десятилетия назад. Мы почти никогда не расставались так надолго. Я заскакивал на пару часов к Констанце во время последних европейских гастролей, но это было совсем не то. Мы уже очень давно не проводили время втроем.

«Но у них теперь своя жизнь и свои любовники, – напомнил я себе, пока девушки суетились рядом, целуя меня и говоря комплименты. – Я перестал быть для них центром вселенной».

От этой мысли у меня внутри все перевернулось, но я все равно улыбнулся им. Уж что я умею, так это улыбаться, несмотря на боль.

– Пойдем, – сказал я, подталкивая их к выходу. – Умираю от желания выпить кофе и съесть что-нибудь сладкое.

– Ты все еще ешь? – озадаченно спросила Магдалена. Она не договорила, проглотив слова «человеческую пищу», ведь вокруг было полно смертных.

– Я гедонист во всех смыслах, – заявил я, беря их обеих за руку. – Я буду наслаждаться всеми чувственными удовольствиями мира, пока не затошнит.

– Ты совсем не изменился, – сказала Констанца с такой нежностью, что у меня готово было разорваться сердце.

Мы бродили по скользким от дождя городским улицам, пока не наткнулись на мою любимую