Инженер, чуть согнувшись, неспеша пошёл к камням, что обрамляли обрывистый берег. Он снял фуражку. В степи все носят маски и очки, а вот фуражки носят не все. Большинство предпочитает шляпы с вислыми полями. В общем, если кто и поднимет голову и разглядит его снизу, то потом по фуражке его не смогут опознать. Чем ближе он подходил к реке, тем чётче был звук работающего двигателя.

Инженер шёл, согнувшись почти вдвое, противоположный берег был ему уже виден. Но там ничего не было, а звук, да и чёрный дым выхлопа, идущий снизу говорил о том, что дизель работает под самым обрывом. Он встал на колено и вытянул шею чуть склонившись к краю, чтобы увидать всё и самому остаться невидимым. Вот она, корма, кривая рубка, а за ней дырявая труба, дым из трубы. Судя по мятому и ржавому фальшь-борту, баржа была древней. Горохов ещё чуть-чуть приподнялся, стараясь разглядеть то, что было внизу и увидал всё судно целиком. Он, признаться удивился.

Глава 21

Это была большая баржа, вся в ржавых потёках, старая и неухоженная, баржа покойного капитана Жупана и та, на фоне этой развалины, казалась новенькой. Само судно шло против течения, к Полазне, но сейчас было уперто носом в берег, а дизель всё тарахтел и винт продолжал гнать воду из-под кормы. У него могли бы возникнуть вопросы, типа: чего это они, берега что ли не видели? Если бы прямо посреди палубы, на раскалённом железе, не лежал человек. На человеке не было маски, и это при том, что вокруг вода и растущий по берегу красный от пыльцы камыш. На нём не было так же и ботинок. Простая рубаха и простые штаны. Человек, скорее всего, был мёртв. Ну а кто бы смог живым валяться на раскалённой палубе, ну, или, был в глубокой отключке. Такое тоже могло быть, так как под человеком Горохов не увидел чёрного пятна запёкшейся крови, и на нём самом тоже пятен не было. Если он и умер, то скорее всего не от пули. Чего он выперся на палубу? Сидел бы у себя в рубке, тем более что все стёкла в ней были целы. Ни одной пулевой пробоины в стёклах инженер тоже не видел. Тепловой удар? В рубке должен быть кондиционер. Сердечный приступ? Он на всей этой здоровенной посудине один был что ли? Никто его не смог затащить внутрь охлаждаемого помещения? Почему он жарится на палубе?

Всё это было странно, по меньшей мере. Это не лодка, которой управляет всего один человек, эта баржа этак в пол тысячи тон, ну насколько инженер мог судить, конечно. Жив или нет? Сиди гадай. Горохову начинало печь голову, он всё ещё держал фуражку в руке. Нужно было убираться отсюда. Его схрон был в трёх сотнях метров от выскочившего на берег судна, начинать его сейчас выкапывать – да нет конечно, дурь!Даже просто находиться тут и то было опасно. Уходить. Уходить надо. Тем более, солнце начинало садиться, скоро начнёт темнеть, и тягач, которой он должен был встретить в степи, уже, наверное, ехал к участку. Но инженер не уходил, было в нём, почти врождённое, почти генетическое простое понятие. Понятие человека, который родился и вырос в степи. Понятие, которое Горохов так, почти, и не научился переступать. Он с детства усвоил простое правило: нельзя беспомощного человека оставлять на солнце, если он конечно, не твой враг. И ведь сейчас он не знал наверняка, что человек лежащий на палубе мёртв.Инженер просто не мог встать и уйти к мотоциклу, завести мотор и уехать, не зная наверняка, что человек, лежащий на палубе, уже мёртв. Он нахлобучил фуражку: как бы потом не пожалеть. Встал во весь рост над обрывом и отодвинув респиратор крикнул вниз:

- Эй, на барже, есть там кто-нибудь? - Подождал пару секунд и снова крикнул. – Эй, есть кто там? Люди, помощь вам нужна?

Никто ему не ответил, а человек, лежащий на раскалённой палубе, не пошевелился.

«Не пожалеть бы потом», - подумал инженер и начал спускаться с обрыва на берег.

Спустился, это оказалось самым лёгким в этом деле. А вот вскарабкаться на борт баржи, когда он метра на два возвышается над поверхностью, при том, что до самого борта ещё метр воды, в которую ой как не хочется попадать ногами, было уже не так легко.Но и это у него получилось: прыгнул, зацепился, и упираясь в борт ногами влез на палубу. Огляделся. Ничего особенного, давно не крашеное, плохое железо. Везде ржавчина. Рваный трос, песок в щелях, он даже заметил паутину в темном углу, видно хозяин посудины пауков не боялся. Может и лежит после укуса белого паучка.

«Да, кораблик-то не ухоженный». Он неспеша пошёл по палубе к лежащему на ней человеку. А сам ещё поглядывал на стёкла рубки, не мелькнёт ли за ними кто. Нет, никто не мелькал. Тарахтящий дизель и чёрный дым, клочьями долетающий до инженера, больше ничего его внимания не привлекало. Он подошёл к лежащему на палубе, теперь сомнений не было, человек был мёртв. Он пролежал тут весь день, а денёк-то был не из прохладных. Пятна солнечных ожогов покрывали все незакрытые материей части его тела. И пятна были странные, инженер таких ещё не видел. Они были бурые, а не алые, и на них не было водяных волдырей. Даже переворачивать труп Горохов не захотел, смерть была очевидна, пулевых отверстий и крови на одежде видно не было, а выяснять причину, у него, почему-то, не хотелось. Умер и умер. Он встал, но прежде, чем покинуть посудину, всё-таки решил проверить рубку: неужели это человек был тут один? Подошёл к ней. Заглянул вовнутрь. Ничего не разглядел. Стёкла сильно запылённые, но он обратил внимание на то, что сами стёкла очень неплохие, двойные, и уплотнители у них отличные. Он даже постучал пальцем по стеклу. Оно сидело крепко, не болталось, как в рубке у Жупана. Горохов подошёл к двери и дёрнул её на себя. Некрашеная, но крепкая, на хороших петлях и тоже с хорошим уплотнителем. Баржа старый хлам, а рубку, видно, держали в порядке. Это первое, что пришло ему на ум. Он заглянул в открывшийся проход