и почти выпускниками, тем не менее был веселый настрой, тем более что смерть любимого вождя не вызвала у нас глубокой скорби. Поэтому мы решили провести вечер в компании друзей в ресторане «Кавказский» на Невском с шашлыками и красным вином. По пути к нам присоединился мнимый перс, который часто крутился рядом с нами, вызывая некоторое подозрение. Однако нам не удалось его сплавить. Мы спустились вниз по лестнице в ресторан, где при тусклом свете увидели ожидавших официантов во фраках, и заняли столик. В том, что мы – иностранцы никого не надо было убеждать, мы решили, что только один из нас знает русский, а другие говорят на разных языках. Заказ занял бесконечно много времени, потому что мы один за другим объясняли, что заказываем, как будто играли в испорченный телефон. Затем нам пришлось продолжить наш разговор аналогичным образом, что нас устраивало в связи с присутствием перса. Наконец, после оплаты счета мы все, развеселившиеся, разошлись в разные стороны.

Я помню еще один существенный опыт. Мы решили отправить родителям и детям в Белосток посылку. Это оказалось довольно сложно. Посылки принимались только в соответствующих ящиках из фанеры, кроме того, они должны были быть обшиты мешковиной, и только на ней можно было написать адрес чернильным карандашом. Мы выяснили, где все это можно купить, но сначала нужно было на почте – только в одном месте – показать все, а затем упаковать и оплатить. Я поехал на другой конец города и выстоял длинную очередь, в основном из женщин. Они все посылали еду, в первую очередь лук и чеснок. Я вернулся в общежитие, и мы не могли понять – неужели есть такие места, где нельзя купить лук и чеснок? Видимо есть, раз именно это высылают. Спустя долгое время после возвращения в Варшаву до нас дошло, кто и кому отправлял эти посылки из Ленинграда на Крайний Север в Архипелаг ГУЛАГ…

Между тем приближались так называемые государственные экзамены. Мы сдавали их в июне в большой аудитории перед огромной комиссией, по очереди по предметам специализации и идеологическим предметам. Каким-то образом нам удалось удовлетворить не очень строгих судей, и через некоторое время нам были торжественно вручены дипломы с отличием. Про госэкзамены рассказывали одну смешную историю. Одна из любимиц, кандидат в престижную аспирантуру, успешно все сдавала и один из экзаменаторов, чтобы увенчать ее прекрасный ответ своим вопросом, спросил, кто является председателем Коммунистической партии Китая. Любительница оперы без колебаний ответила: «Чио-Чио-Сан», но через секунду, красная от волнения, она исправилась… Кажется, это не повлияло на ее дальнейшую судьбу.

Прощай Ленинград! Увидимся ли еще?

Мы собирались возвращаться. Комнатку мы передали нашему коллеге Казимежу Корду (в то время Козел), студенту консерватории. Поэтому мы отнесли в общежитие только одну кровать. (Домой Казик вернулся с женой Ритой, которая, однако, задержалась ненадолго в Польше). За четыре года мы собрали много ненужного. Прямо рядом с нами находился небольшой магазин с забавным названием: «Покупка утиля от населения». Нам всегда было интересно, разве можно купить старые вещи, этот утиль не у населения… Смысл был очевиден. Я собрал все: таз, кастрюли, тарелки, чашки, утюг, прикроватные лампы, связал и взвалил все это на спину. Вид у меня был не лучший. Грязный. Запыхавшийся. Потный. Два черных типа посмотрели на меня с подозрением и начали проверять, что я могу предложить. Слышу, шепчут: «Деревню обокрал… Двадцать…». Я рассчитывал как минимум на двести рублей. «Раз цванциг, – говорю я, – тогда не надо». И гордо взваливаю узел на плечи, чтобы раздать этот утиль институтским уборщицам. Я еще постоял в институте, поглядел с умилением на дверь с надписью: «ЖКО. Тов. Пархоменко». Если бы он тогда не принял правильного решения, кто знает, как сложилась бы моя судьба…

* * *

Состоялась еще одна встреча нашей институтской польской группы. Обсуждали нас, выпускников, давали характеристики. Одна из коллег обвинила нас в том, что мы отделялись от коллектива, о чем свидетельствует жизнь в городе, а не в общежитии со всеми вместе; некоторые из наших коллег кивали и дополнительно указали на наши мелкобуржуазные привычки. Мы особенно на это внимания не обращали. Мы были рады тому, что никогда больше их не увидим. И действительно, при виде кого-то из них – за несколькими исключениями – мы переходили на другую сторону улицы. Вот так. Ничто нас не связывало.

Мы возвращались с осознанием собственного ужасного невежества, зная, что нам предстоит наверстать упущенное. Мы также знали, что не можем рассчитывать на лестные «характеристики» Землячества и поэтому не знаем, где будем работать. Одним словом, перед нами открывалось совершенно непредсказуемое будущее. Однако возобладал оптимизм молодости. Нам было по двадцать с небольшим, и мы были не в состоянии долго переживать.

Предстояло еще несколько милых прощаний: с Ларисой и Аней, с испанками, с однокурсниками. С официантками, дворниками и уборщицами. Именно контакты с ними представляли собой противоядие от вызывавших отвращение посредственных преподавателей, догматических комсомольцев, чиновников-взяточников, подлых доносчиков.

Мы также попрощались со знакомой «чистильщицей обуви», сидевшей на углу Желябова и Невского. Она бывала там ежедневно, в своем темно-синем фартуке, зимой в ватнике и валенках, закутанная в серый шерстяной платок крест-накрест и завязанный на спине. Эта профессия была исключительной прерогативой людей «кавказской наружности». Она также продавала шнурки и крем для обуви. Обычные жители чаще всего пользовались услугами чистильщика обуви, хотя и не слишком часто. В те годы приезжих из-за восточной границы в Польшу можно было узнать по широким штанинам и нечищеной обуви. Наша чистильщица неподвижно сидела на табурете у деревянного шкафчика, прикрепленного к стене, состоящего из двух крыльев, запираемых на ночь на висячий замок. Ее взгляд был прикован к обуви прохожих. Когда мы проходили мимо нее, она поднимала голову, и улыбка освещала ее широкое, мрачное лицо – она узнавала по обуви своих любимых клиентов из соседнего общежития. Мы всегда сердечно приветствовали друг друга, обсуждая, как идут дела, как здоровье и так далее. Она отвечала односложно и с явной симпатией. Когда через много лет мы вновь приехали в Ленинград (еще не Санкт-Петербург), она была все на том же месте, но не подняла головы и не улыбнулась нам – у нас была другая обувь…

Мы уезжали без чувства неприязни и предубеждения к русским и другим народам огромной страны, с одной твердой уверенностью – никогда не вступать в ряды правящей партии. Это также был ценный урок. Итак, в путь! Прощай, Ленинград, прощай, Москва! Прощайте, друзья и знакомые! Надолго ли?