Санта-Мария-прессо-Сан-Сатиро, построенной в конце XV века. В этой церкви, которую молодой Борромини наверняка посещал до переезда в Рим, пространство за алтарем составляет всего девяносто сантиметров, но Браманте с помощью оптического трюка «расширил» его до десяти метров. И совершенно точно можно утверждать, что по чистоте исполнения и визуальному эффекту работа Борромини превосходит все образцы, на которые он мог ориентироваться. Недаром именно в эпоху барокко искусство перспективы достигло невероятных высот.

Когда мне доводится организовывать поездку в Рим, я всегда предлагаю выделить один день на самые яркие барочные тромплёи, потому что такого их скопления, как в Риме, нет больше нигде. За исключением творения Борромини, уникального во многих аспектах, они все живописные. Этот маршрут по следам обманок обязательно должен начинаться с потолка, расписанного Пьетро да Кортоной в большом зале палаццо Барберини (над строительством которого, кстати, сообща работали Мадерно, Бернини и Борромини), и продолжаться сводами церквей Иль-Джезу и Сант-Иньяцио. Первый свод – шедевр Джованни Баттисты Гаулли по прозвищу Бачиччья, а второй, тоже огромный, но более рациональный и архитектурный, – дело рук иезуита Андреа Поццо. Я всем советую совершить это путешествие по иллюзорным римским сводам, а напоследок прийти полюбоваться перспективой Борромини. Тогда вы увезете с собой из Рима опыт погружения в нереальный мир, что, возможно, не так уж и плохо, если вспомнить, в каком плачевном состоянии пребывает значительная часть окружающей нас реальности.

Мало когда в истории иллюзии и подделки ценились так же высоко, как в эпоху барокко. За исключением нашего времени, безусловно отмеченного торжеством лжи и обмана, только в XVII веке люди так стремились к искажению чувств и созданию воображаемых миров. Пример перспективы здесь особенно показателен. В конце XV века она возникла как инструмент меры и контроля: архитекторы и художники опирались на геометрию в стремлении постичь мир и отразить его на плоской поверхности стены или холста. Всего за двести лет ее назначение полностью изменилось. Вместо того чтобы фиксировать объективное, она стала служить субъективному. Если ренессансные полотна кватроченто отображали действительность во всех ее истинных размерах и измерениях, то барочные были призваны обмануть чувства и породить иллюзию. То же относится к жульническим галереям, которые растягиваются и превращают котов в огромных тигров.

Я не хочу покидать палаццо Спада, не упомянув, что, хоть я и лишен возможности пройтись по перспективе Борромини своими ногами, я не раз пробегал ее глазами или в уме. Она тоже порог – отличающийся от других, но все же вход, дверь в иное измерение. В чарующий мир, где чувства могут подвести и сыграть с нами злую шутку, зато мысль свободно гуляет без поводка. К сожалению, перспектива Борромини производит неизгладимое впечатление только тогда, когда видишь ее впервые. Если вы не знали о ней раньше, но уже прочли эту главу, боюсь, я испортил вам сюрприз; но вы всегда можете попытаться удивить других. При случае постарайтесь затащить друзей в палаццо Спада и отвлекайте их, пока не окажетесь прямо напротив перспективы. И начинайте молиться тому богу, в которого верите, или просто уповать на судьбу: может, тогда из-за статуи Марса покажется кот и пойдет вам навстречу. Если такое случится, забудьте про тромплёи, постарайтесь не обращать внимание на гул с улицы и отдайтесь во власть волшебства.

Имение Регалейра (Синтра)

Тайный дар зрению и духу

Алхимия […] принадлежит тому же духовному горизонту: алхимик видоизменяет и совершенствует творение Природы, но в то же время работает над «сотворением» самого себя.

Мирча Элиаде, румынский прозаик, культуролог и историк религий

Очень трудно описать чувства, охватывающие человека при первом посещении имения Регалейра. Я впервые побывал там десять лет назад по совету лиссабонского коллеги, горячо рекомендовавшего Синтру, – и совершенно не зря. Туризм в Лиссабоне еще не обрел масштабы, грозящие разрушить неотразимый шарм этого притягательного города, и, когда я добрался до Синтры, народу там было немного. Такое едва ли повторится в будущем.

Первое, что бросается в глаза, когда оказываешься в имении, – растительность. Все холмы вокруг Синтры поражают буйством зелени – особенно нас, испанцев, привыкших к лунным пейзажам внутренней части Пиренейского полуострова. Бадахос, Сьюдад-Реаль и Альбасете находятся на той же широте, что и Лиссабон, но там сухая земля, а здесь тенистые рощи. Цветущие растения, над которыми роятся насекомые, и огромные деревья, как в тропиках, создают удивительную атмосферу, готовящую немало сюрпризов. Мой португальский друг дал мне четкую инструкцию: «Оставь дворцы и сады на потом и первым делом отправляйся в туннели». Для начала я решил дойти до пруда с водопадом, потому что там, судя по плану, который мне выдали в кассе, начиналось одно из подземелий, пронизывающих склон холма.

На берегу пруда я обнаружил пенящийся водопад, а за ним – нечто похожее на вход в пещеру. Ряд выступающих из воды камней образовывал своего рода тропинку к этому любопытному гроту. Вокруг не было ни души. Я ступил на камни, слегка опасаясь упасть. Шаг, второй… на третьем я поскользнулся и едва не рухнул в пруд. Еще несколько шагов – и камни довели меня до водопада. И я сам, и план парка у меня в руках промокли от брызг.

Одним прыжком я преодолел расстояние до берега рядом с предполагаемым входом в туннель. С одной стороны, меня тянуло погрузиться в темноту грота, с другой – казалось, будто я вхожу в запретные владения. И вот я внутри; в паре метров от входа свет перестает проникать в туннель, но я, не представляя, что ждет впереди, решаю продолжать путь по проходу. Через несколько секунд оказываюсь на распутье. Слева открывается галерея, из которой веет гораздо более теплым и сухим воздухом, но я предпочитаю идти вперед. Как и на следующей развилке. Коридор немного заворачивает вправо, и темноту постепенно прорезает изумрудное свечение. В конце туннеля оказывается круглое пространство. Взгляд мой следует за лестницей, витками поднимающейся по стене колодца, на дне которого я нахожусь. Наверху атлантический бриз колышет кроны деревьев.

Имение Регалейра – не обычный дворец. Его создатель, Антониу Аугусту Карвалью Монтейру, также известный как Monteiro dos milhões – «миллионер Монтейру», – и сам был человеком необычным. Он родился в Рио-де-Жанейро в португальской семье и сумел приумножить унаследованное им огромное состояние за счет торговли кофе и изумрудами, коих немало в бразильских краях. Еще в молодости он перебрался в Португалию и стал главным покровителем культуры, коллекционером и меценатом своей эпохи.

В сорок пять Монтейру купил большой участок к западу от исторического центра Синтры и начал проект, которому посвятил почти весь остаток жизни.