— Я так хотела девочку, — всхлипнула носом тетя. — И у меня появилась девочка.

— В пеленках у меня ничего не было? Ни записки? Ни других опознавательных знаков?

— Хочешь найти родную мать?

— Не знаю, — честно сказала я. — Хочу понять про себя… разное… кто я… что я…

— Понимаю, — кивнула тетя, вытирая слезы желтоватым по краям носовым платком. — Было. Было.

— Записка?

Я подняла голову с тетиных колен и она встала, прошла к шкафчику, открыла его и, отодвинув заднюю стенку, вытащила из ниши небольшой продолговатый предмет.

— Вот, — протянула она ее мне. — Открывай. Я в него не заглядывала.

Я взяла в руки черную деревянную с соломенным орнаментом шкатулку и сняла крючок, фиксировавший крышку, с гвоздика. Крышка поднялась и мир под ногами завертелся с бешеной скоростью.

На дне лежала одна-единственная вещица. Кулон. С ажурной буквой «В». И защелкой скрывающей то ли фотографию, то ли оберег.

Я сжимала кулон в руке, не в силах его открыть, а из глаз снова ручьем полились слезы. Это был тот самый кулон из моего сна.

Дрожащими руками надавила на защелку. С резким щелчком, крышка откинулась и перед глазами у меня возник портрет женщины, удивительно похожей на меня, только чуть старше. Это ее, а не себя видела я в том лесу.

Слезы заливали глаза и я не сразу заметила кольцо и вторую фотографию. На фотографии справа был изображен мужчина, очень похожий на спутника беглянки. Симпатичный. И грустный. А вместо глаз у него была тьма.

Я мучительно пыталась вспомнить, он ли это был во сне, но полной уверенности не было. Глаз его рассмотреть я не успела.

Спустя время, придя в себя, я сжала в руке кольцо. Странное кольцо. Без гравировки. Похожее на золотое, но не из золота. И камень в нем странный.

Вытянула ладонь и осторожно надела на безымянный палец. Мой размер, один в один. Кольцо тем временем, казалось, ожило. В камне, в самой его глубине, засиял огонь. Веря и не веря, я смотрела на него не сводя глаз, а когда голова закружилась, протянула руку тете:

— Что ты видишь?

Тетя склонилась над рукой, но так ничего не увидев, пожала плечами:

— Наверное, семейная реликвия.

— А сияние видишь?

— Сияние? — тетя снова уткнулась в камень, но через минуту отрицательно покачала головой. — Не вижу…. Ничего не вижу.

На следующее утро, распрощавшись с тетей и пообещав приезжать почаще, с надеждой, что на этот раз доеду без приключений, я запрыгнула в старый раздолбанный «Икарус» идущий в Петербург.

Глава 28. О том, что покой на работе может только сниться

Рабочее утро не обещавшее никаких проблем, когда я после обхода утонув в кресле в ординаторской не спеша пила кофе, громыхнуло взволнованными голосами и топотом ног по коридору.

Что — то случилось. Серьезное. Вылезать из уютного кресла было выше моих сил и я продолжила пить кофе и делать вид, что погружена в работу и ничего вокруг не замечаю. И папку с историей болезни на всякий случай раскрыла. Теперь точно не придраться.

Со всем остальным пусть разбирается Ян Игнатьевич. Он здесь заведующий. А раз так, его отделение, его правила. И основная работа тоже на нем. И улыбнувшись, сделала очередной глоток безмерно вкусного кофе.

— Василина Андреевна… — послышалось за дверью. — Кто видел, куда пошла Василина Андреевна?

— Василина Андреевна! — другой голос прозвучал громче и настойчивее. И ближе.

В ответ раздалось бормотание, среди которого отчетливо прозвучало: «Посмотрите в ординаторской!». И я, спешно проглотив остатки кофе, погрузилась в историю болезни. Выходить и заниматься очередным пациентом с психозом, — это он, я была уверена, устроил весь переполох, — мне категорически не хотелось. И без меня есть, кому поработать.

Без стука дверь резко отворилась и в комнату влетела запыхавшаяся медсестра.

— Василина Андреевна, Яну Игнатьевичу плохо!

— Что? — более идиотского вопроса я задать не могла. И не дожидаясь ответа медсестры, вскочила с кресла, пробормотав. — Идемте, — направилась с ней в отделение.

Не мешкая, мы пробежали к небольшой толпе белых халатов, стоящих перед дверью в кабинет Яна Игнатьевича.

Приблизившись я смогла рассмотреть столпившихся и сердце рухнуло вниз. Ни одного врача. Только санитарки и медсестры. И я интерн. Вот от меня помощи-то будет! Не показывая свой испуг, решительно открыла дверь и прошла в кабинет.

В комнате было непривычно светло. Кто-то расшторил окна и теперь солнечный свет заливал стол, пол и лизал кусочек дивана на котором, вытянулась во весь рост знакомая фигура.

Лицо заострилось, скулы прорисовывались неестественно острыми. Ресницы, под стеклами очков слегка подрагивали. А белый халат подчеркивал смертельную бледность лица.

И очки. Первый раз вижу Яна Игнатьевича в очках. Я растерялась, с чего начинать и бросила быстрый взгляд на толпу около двери. Врачей там по-прежнему не было.

Быстро приняв решение, схватив фонендоскоп, дрожащими пальцами расстегнула ворот рубашки и приложила его к груди.

Оглушившая на миг тишина в ушах, заставила судорожно сглотнуть. Пульс! Где же пульс?! Еще мгновение и удар сердца с шипением шахнул по ушам, потом еще один, и еще. Медленно, слишком медленно, но сердце работало.

Теперь пришло время снять очки и проверить реакцию значков, чтобы понять насколько глубокая кома. В том, что это кома, сомнений почти не было. Иначе, заведующего в чувство привел бы простой нашатырь, которого вылили здесь, судя по резкому запаху, немерено.

Едва я подцепила дужки очков, как слабый стон сорвался с губ и следом проскользнуло лишь одно слово:

— Нет.

— Что? — не поняла я.

— Нет…

Я остановилась в нерешительности.

— Оставьте очки, — скорее догадалась, чем услышала.

Мысли судорожно заметались в поиске решения. Был бы это обычный пациент, мне бы и в голову не пришло слушать его пожелания в такой момент. Но Ян Игнатьевич, в первую очередь мой начальник и только потом пациент.

Впрочем, раз кома