пешеходов. Мы двигаемся по единственной сравнительно разработанной колесной дороге на Сяодагай, и все же – в течение двух переходов поломались уже на перевалах три повозки из обоза и два зарядных ящика. Эта канонада производит видимо угнетающее впечатление на нижних чинов. Замечается, кроме того, большое утомление тяжелым походом при трудных условиях. Вид людей крайне утомленный и болезненный, что надо приписать еще дизентерии и другим болезням: то разгоряченными и вспотевшими набрасываются в походе на грязную гнилую воду, то на прескверные, совершенно незнакомые овощи, которые поедают, не зная толком, как даже есть их надо; и – в результате болезни. Как тут уберечь людей какими бы то ни было строгими мерами внутреннего порядка, когда у самих нижних чинов отсутствует совершенно всякое понятие о самых простых требованиях гигиены! Выставляешь на походе целые цепи дневальных на встречных ручьях и лужах, ротные командиры надрываются, охрипли от ругани, шашками отгоняя людей от воды, но – все ни к чему. Да и мыслимо ли усмотреть за взрослыми людьми в таких мелочах при повальной умственной темноте нашего простолюдина, когда у него нет собственного хотя бы на грош умственного критического анализа в вопросах подобного рода. Для рельефной характеристики гибельного невежества наших нижних чинов в упомянутом сейчас смысле приведу следующий факт, относящийся, правда, совершенно к другому времени, – извиняясь перед читателями за это уклонение в область посторонних воспоминаний.

В 1893 году мне пришлось ехать начальником эшелона новобранцев, отправленных на пароходе Добровольного флота из Одессы во Владивосток. Прибыли в Константинополь; пароход наш осадили продавцы разных фруктов. У кого из новобранцев была лишняя копейка, тот соблазнился, на «господ» глядя, покупкой дешевых апельсинов, лимонов и т.п. А у одного новобранца не нашлось, по-видимому, ни гроша за душой; а вкусить «пельсин» – этот неведомый плод, который свои товарищи едят кругом – очень хочется. Вот он, недолго думая, наелся апельсинных корок, которые, как известно, заключают в себе весьма сильный яд, и сейчас же заболел, конечно, острым отравлением организма настолько, что 12 дней был при смерти. Казалось бы, опыт хороший для всех товарищей новобранцев, предостерегающий от неведомых плодов. И все-таки я скоро убедился, что опыт почти пропал даром: по приходе в порты Индии соблазн неизведанных тропических плодов был еще сильнее; и несмотря на энергичнейшие меры с моей стороны – абсолютно никто не выпускался на берег, к каждому люку и иллюминатору выставлялся дневальный и т.п., – все же поступали в околоток заболевшие, которые, как выяснилось потом, пожирали бананы и ананасы целиком, без чистки. Пришлось отказаться от всяких репрессий, а по приходе в каждый порт простым показом пояснять людям, как едят общеупотребительные в этом пункте плоды. И эта мера оказалась наиболее действительной: потому что при всем своем невежестве никто сам себе не враг и заведомо есть не будет апельсинные корки, зная, что там яд.

Но вот знания, знания этого, к несчастью, нет у нашего солдата! И это чувствуется на каждом шагу мирной и боевой службы. Недаром на одной карикатуре, кажется «Simplicisimus»a», изображено было крайнее изумление, выразившееся на лице наших солдат, которые в покинутой вещевой сумке японского солдата нашли зубную щеточку, и, ворочая ее на все лады, никак не могли понять назначение такой штуки…

Не успели мы удалиться от Бенсиху на один-два перехода, как до нас стали доноситься с места бывшей нашей стоянки тревожные вести: говорили, что японцы засыпали Бенсиху снарядами, что этап горит и проч. Все эти сообщения передавались с такими правдоподобными прибавлениями, что трудно было не верить.

Вечером пришли на ночлег в копи Янтайские. Здесь меня опять начинают уверять «достоверными» известиями, источник которых, конечно, как всегда, исходил из обоза, что «Бенсиху уничтожено, этап сожжен», что там уже хозяйничают японцы, что большие силы японские двигаются за нами следом на Янтайские копи…

Из приведенного здесь схематического наброска видно, что, направляясь из Бенсиху в Ляоян через Янтайские копи, я все время двигался фланговым маршем в расстоянии 10—15 верст в отношении всех позиций японцев на Тайцзыхэ, – что не представляло опасности, если нас разделяла эта река, да еще наблюдаемая дагестанцами и драгунами (ниже устья Танхэ). Но японцы, как говорят, форсировали уже переправы; и если я двигаюсь фланговым маршем непосредственно перед фронтом японцев, то… это по меньшей мере знать нужно. А у меня нет ни одного «хвоста», чтобы послать в этом направлении к Тайцзыхэ посмотреть, – что там делается.

Чтобы проверить все эти толки, я написал телеграмму на имя сменившего меня в Бенсиху командира Оровайского полка, прося уведомить, что у него там делается; здесь, кстати, на копях есть телеграфная станция проводившегося из Ляояна в Бенсиху государственного телеграфа. Через ¼ часа приходит ко мне в палатку телеграфный чиновник с моей телеграммой:

– Ваша телеграмма, господин полковник, не может быть передана. Я сам назначен начальником станции в Бенсиху, должен ехать туда, но телеграф, по-видимому, прерван, городок горит, этап сожжен.

– Откуда это все известно, если телеграф прерван?

– Да говорят. А телеграф прерван – это факт, в Бенсиху передать нельзя.

Зная, что и помимо японцев наш телеграф иногда пошаливает, я попросил телеграфиста запросить Сяодагай и попутные пункты, чтобы выяснить хотя бы, где именно прерван телеграф.

В накопившейся здесь почте на мое имя я нашел, между прочим, предписание командира корпуса – «двигаться в Ляоян на соединение с войсками корпуса»; от начальника штаба дивизии нашел лаконическую приписку частного характера карандашом на каком-то конверте: «ждем тебя на Сыквантуньскую сопку».

Двигаясь прямо на Ляоян через станцию Янтай, а из Ляояна к месту расположения дивизии, я делаю, очевидно, крюк, хотя исполняю точно полученное предписание командира корпуса. Однако, по всей вероятности из штаба корпуса меня направят на соединение с войсками дивизии, где, может быть, идет бой и надо бы поспеть туда поскорей, сократив себе путь елико возможно. Бросился искать на карте, где эта Сыквантуньская сопка; но в темную непроглядную ночь, под проливным дождем на биваке, при скудном свете еле мерцающего огарка, это была нелегкая задача: искали, искали и не нашли…

Утром 18 выступили дальше в Ляоян. Проливной дождь сделал дороги невылазными. Люди изнемогают в липкой лёссовой грязи, с трудом вытаскивая одну ногу за другой. Обоз страшно растянулся и частью завяз; даже в двуколки приходится припрягать вторую или даже третью лошадь. Не доходя уже 4—5 верст от станции Янтай, я случайно, во время малого привала, увидел на карте дер. Сыквантунь, около которой, надо полагать, находится и сопка того же названия. А канонада артиллерийская все