***

— Олежка, ты чего?

— Да всё нормально, Ника. Аллергия: полынь же цветёт.

— А, у моей бабули тоже аллергия: всё время чихает и сморкается, и глаза слезятся, да… Вот, возьми платочек. После смены идём в «Самурая»?

— Давай. Маша, Ира, Ренат, Дина, Рита, вы с нами?

— Да!

День города

11 августа

Макс только вышел из машины Егора, подбросившего его до дома, и уже предвкушал спокойный воскресный вечер в приятной компании, когда телефон в кармане разразился трелью. Стоило взглянуть на экран, как стало ясно: спокойный вечер отменяется. Звонил Даня, а он ни за что не стал бы беспокоить брата просто так.

— Макс, привет!

Рядом с Даней гремела музыка, кто-то вопил и, видимо, радовался жизни, так что голос брата Макс различал с трудом. Ничего удивительного: Даня большую часть времени проводил в окружении гитар, барабанных установок и прочих инструментов, а также тех, кто на них играет. Как брат умудрялся не просто жить, а ещё и творить в непрестанном шуме и грохоте, оставалось для Максима загадкой.

— Привет, Дань.

— Слушай, есть дело.

— Какое? — Кошкин выудил из сумки ключи и открыл подъездную дверь.

— Важное! По твоему профилю, но не официально. По-братски, так сказать.

— Даня, ты же знаешь...

— Да-да, я знаю, — перебил Даня, — знаю, что у тебя есть инструкции и всё такое. Но ещё у тебя есть единственный и любимый брат. А у него есть просьба.

— Ладно, рассказывай, что стряслось. И отойди туда, где потише, — попросил Макс, поднимаясь на свой этаж.

— Не могу, — хмыкнул брат. — У нас же тут День города, я на концертной площадке, если что.

— Точно! Сегодня ведь... — Макс порадовался с утра, что Б-пять не отправляют охранять массовые мероприятия, и на том думать забыл о Дне города.

— Ни разу не удивлён, что ты не помнишь. Ладно, нравится тебе дома с книжкой — дело твоё. Хотя движуха тут ого-го, кстати! Потому в общем-то и звоню.

Максим насторожился и замер у двери квартиры.

— Тут одна девчонка кого-то, по ходу, к себе подселила. Приезжай прям щас — может, ещё увидишь! Ваши тут есть, так что если вдруг какой-то адский ад, то свистнешь своим — и повяжете Рину. Приедешь?

— Приеду. Где тебя найти?

— В кафешке «Чики-фрики». Скажи, что тебя ждут в шалаше, ок?

— Ладно.

Максим со вздохом простился с Драйзером, Синатрой и лазаньей по-неаполитански, с которыми собирался провести вечер, и спустился к двери подъезда.

Если быстро дойти до перекрёстка, срезать дорогу дворами и пройтись вдоль старых дореволюционных домов, то он будет на площади Славы через десять минут. Надо только уточнить, где там кафе, в котором брат назначил встречу. Макс глянул на карту: он выйдет к площади вот тут, а кафе «Чики-фрики» на другом углу — всё ясно.

Макс вышел в душный августовский вечер и торопливо зашагал к перекрёстку.

Звуки музыки и отголоски пения слышались на всех окрестных улицах. В День города на каждой площади своя концертная программа, и горожане всюду наверняка делали одно и то же: болтали, снимали себя и окружающих на телефоны, ели, пили газировку и всякие коктейли, приплясывали под грохочущую из динамиков музыку.

Толпа вдруг взорвалась аплодисментами и криками.

Максим вышел на площадь и увидел сияющие экраны на сцене, разноцветные светодиодные ленты, перекрывающие пространство над площадью пёстрым неоновым «потолком». Вокруг фонарей вились безобидные существа, то и дело сползая на столбы и забираясь обратно.

Полицейские и коллеги-спецы дежурили по периметру площади. Макс заметил пару знакомых в оцеплении и поздоровался кивком.

Пахло поп-корном, жжёным сахаром, пивом и людьми.

Вроде бы всё нормально.

Со сцены запела девушка — нежное сопрано звучало чисто, но, как показалось Максиму, недостаточно сильно. Однако уже к концу музыкальной фразы Кошкин передумал: голос девушки сплетался с переливами гитары, завораживал. Макс невольно замедлил шаг, прислушиваясь: казалось бы, не самый широкий диапазон, не самые чистые интонации, но хочется ведь слушать!

Люди вокруг единой волной покачивались в такт голосу солистки, поющей о расставании и расстояниях, и Макс отчётливо видел завороженные лица с одинаково распахнутыми глазами и приоткрытыми ртами.

Спецотделовец настороженно присмотрелся и начертил пару знаков. Нет, никто не тянет энергию из толпы. Странно.

Так, не об этой ли певице хочет поговорить брат?

Проталкиваясь сквозь зачарованную толпу к кафе, Кошкин думал о брате. Даню Максим любил, но действительно близких отношений между ними не сложилось, то ли в силу восьмилетней разницы в возрасте, то ли из-за разницы в мировоззрении, которую сложно было измерить годами или ещё чем-нибудь, но ощущалась она как бездна.

Даня — по паспорту Даниэль Кошкин, в честь маминой любимой писательницы, — с детства был гордостью родителей. Макс братом тоже гордился и в чём-то даже восхищался, признавая и его талант, и умение нравиться людям, и почти не раздражающую самоуверенность. То, что они абсолютно разные, как полагал Макс, не мешало им быть семьёй.

О, вот и «Чики-фрики»: на вывеске красовались улыбающиеся бургеры и картошка-фри с глазами. Бр-р-р.

Максим зашёл внутрь и сказал подошедшей девушке в жёлтом форменном платье, что его ждут в шалаше.

— О! Да, конечно, — восторженно произнесла девушка. — Вот сюда, пожалуйста.

Ясное дело, восторг относился вовсе не к заурядному посетителю кафе, а к тому, кто его ждал.

В «Шалаше» — кабинетике, оформленном ветками и нарисованными лесными птахами — сидели двое: пирсингованный здоровяк с алым ирокезом в поношенной кожанке с заклёпками — Данин барабанщик, Фидель, и сам Даня.

Нельзя не признать, что сценический образ братишке очень шёл. И чёрный ирокез с белой поперечной полосой, и выбритые виски, и подведённые чёрным