Шрифт:
Закладка:
Хотя у меня и чесались руки ее удавить, откуда девочке было знать? Случилась чудовищная ошибка – в комнате было полно полок, и разве не сама я была виновата, что попросила ее найти сосуд? Разве не сама я была виновата, что привела девочку в лавку с ядами? Поэтому я подавила в себе желание дать ей пощечину и вместо этого обняла ее.
– Ты не прочла, что было на банке, дитя? Ты не видела, что на ней слова?
Она заплакала, задыхаясь и давясь слезами.
– Они не были похожи на слова, – икая, произнесла она. – Видите, просто несколько случайных царапин. Я даже толком не могу прочесть, что здесь написано.
И она была права, оттиск был старым, едва различимым, но тем не менее все это оставалось ее чудовищным просчетом.
– Но ты же отличишь слова от картинки? – спросила я.
Она тихонько кивнула.
– О, я так виновата, Нелла! Что тут написано? – Она прищурилась, пытаясь прочесть слова на банке. Я медленно обвела выцветшие очертания слов, провела пальцем по плоским завиткам «3» и буквы «М».
– Три М… – Она замолчала, задумавшись. – Три Малый переулок.
Поставила банку и упала мне в объятия.
– Сможете ли вы меня простить, Нелла? – Ее плечи ходили ходуном, она безудержно рыдала, роняя слезы на пол. – Если вас арестуют, я буду виновата! – выдавила она, задыхаясь.
– Тише, – прошептала я. – Тише.
И, качая ее взад-вперед, взад-вперед, вспомнила малышку Беатрис. Я закрыла глаза, положила подбородок на макушку Элайзы и подумала о том, как моя мать делала то же самое, когда всерьез заболела; как она утешала меня, когда я уверилась, что ее конец близок. Я так плакала, уткнувшись лицом ей в шею.
– Меня не арестуют, – прошептала я Элайзе, хотя сама до конца в это не верила.
Лорд Кларенс был мертв, и орудие – с моим адресом на нем – все еще находилось в погребе.
Тук-тук-тук не стихло, и демон у меня в черепе не успокоился. Я продолжала баюкать Элайзу, унимая ее слезы, вспоминая ложь, которую говорила мне мать о своей болезни, о том, насколько она тяжела. Она клялась, что проживет еще много лет.
И все же она умерла, прошло лишь шесть дней. А я всю жизнь боролась с внезапностью этого горя, с его незавершенностью. Почему мать не сказала мне правду, не потратила последние дни на то, чтобы приготовить меня к жизни в одиночестве?
Слезы Элайзы начали высыхать. Она икнула, еще раз, потом ее дыхание замедлилось, а я все качала ее взад и вперед.
– Все будет хорошо, – шептала я так тихо, что сама почти себя не слышала. – Все будет хорошо.
Через два десятилетия после смерти матери я вдруг успокаиваю ребенка точно так же, как мать успокаивала меня. Но что из этого выйдет? Для чего мы так далеко заходим, чтобы защитить хрупкие детские умы? Мы лишь отнимаем у них правду – и возможность потерять к ней чувствительность до того, как она явится, громко стуча в дверь.
В тупике Малого переулка, в полуподвале старого здания распахнулась тайная дверь, открывая тесное пространство за стеной из осыпавшихся полок. Я подняла телефон и посветила вокруг, ухватившись за стену, потому что вдруг потеряла равновесие. В комнате-за-комнатой было так темно, за всю жизнь я не видела места темнее.
Одинокий луч высветил то, что было вокруг меня: несколько рядов полок, просевших под весом молочных, матовых стеклянных банок; накренившийся деревянный стол с подломившейся ножкой посреди комнаты; а сразу справа от меня была стойка с металлическими весами и чем-то вроде коробок или книг, лежавших на ее рабочей поверхности. Комната очень походила на старинную аптеку – как раз в таком месте у аптекаря могла быть лавка.
Мой телефон пискнул. Я нахмурилась и взглянула на экран. Черт. Оставалось 14 процентов батареи. Меня трясло, я была в ужасе и возбуждении, я не могла думать ясно, но провалиться мне на этом месте, если я останусь без света, чтобы найти обратную дорогу.
Я решила действовать быстро.
Дрожащими руками я выключила фонарик, открыла камеру, включила вспышку и принялась фотографировать. Это был единственный логичный шаг, который пришел мне в голову, учитывая, что я только что отыскала кое-что, достойное стать сюжетом для международных новостей. «Американская туристка раскрывает 200-летнее загадочное убийство в Лондоне, – должно было значиться в заголовке, – потом возвращается домой, чтобы пойти на семейную терапию и начать новую карьеру». Я потрясла головой – если и было время сохранять рациональность, то именно сейчас. К тому же я ничего пока не раскрыла.
Я нащелкала столько фотографий, сколько смогла, каждый раз комната оживала в свете яркой белой вспышки. Пока я делала первые снимки, вспышка на долю секунды давала рассмотреть комнату: мне показалось, в углу был очаг, а под столом лежала на боку простая кружка. Но после первых нескольких снимков у меня перед глазами поплыли белые точки от вспышки; я потеряла ориентацию и вскоре уже едва могла стоять прямо.
Девять процентов. Поклявшись, что уйду, когда останется три, я подумала, как лучше всего использовать оставшийся заряд батареи. Я взглянула направо, сделала снимок стойки – вспышка помогла мне удостовериться, что там лежали книги, а не коробки, – а потом открыла самую большую книгу, которая лежала на рабочей поверхности. Казалось, какие-то слова в ней написаны от руки, но я не могла сказать точно. В кромешной темноте я раскрыла книгу в десятке случайных мест, сделав фотографии. Я могла бы делать это с завязанными глазами, потому что понятия не имела, что снимаю. Это вообще английский?
Страницы в книге были из тонкого, мягкого, как тряпочка, пергамента, я обращалась с ними как могла бережно и выругалась, когда оторвался уголок страницы. Я перелистала книгу в конец, сделала еще несколько фотографий, потом закрыла ее, оттолкнула и схватила другую. Открыла ее, нажала затвор камеры и – черт. Три процента.
Я застонала, с ума сходя от невероятного открытия и от того, как мало у меня времени, чтобы его изучить. Но, учитывая, как быстро фонарик разряжал камеру, у меня оставалось шестьдесят секунд, чтобы выйти, а то и меньше. Я снова включила фонарик, пятясь, вышла из комнаты и кое-как закрыла тайную дверь. Потом по своим следам вернулась, быстро пересекла первую комнату и вышла в коридор. Впереди, через третью и последнюю дверь, лился смутный лунный свет.
Как я и ожидала, телефон умер через пару секунд после того, как я вышла. Меня все еще скрывал колючий куст, и я сделала все возможное, чтобы вслепую вернуть наружную дверь в прежнее положение, но была уверена, что у меня ничего не вышло. Я руками сгребла землю и листья, набросала их к основанию двери, чтобы создать впечатление, что ее не трогали. Потом пробилась сквозь кустарник и обернулась взглянуть на свою работу; конечно же, дверь выглядела вовсе не так плотно закрытой, как когда я ее обнаружила, но по-прежнему не слишком бросалась в глаза. Оставалось надеяться, что никто не станет так пристально изучать этот район, как я.
