избавиться!.. Приготовь деньги, Наташа, нужно отдать ему.

— Как!.. Отдать деньги! — всплеснула руками баронесса. — Да разве это избавит нас от зависимости?.. Разве мы можем быть покойны?.. Ведь это только до первого нового случая, до первой кости!..

— Которая будет и последнею! — прервал Бодлевский. — Положим, деньги мы ему отдадим сегодня, но разве это значит, что мы их совсем, навсегда отдаем ему? Ничуть не бывало: они сегодня же опять будут у меня в кармане! Посоветуемся-ка хорошенько! — с дружеской лаской дотронулся он до ее плеча, уютно помещаясь у ее ног на развалисто-покатой кушетке.

Результатом этого совета была маленькая записочка на имя Каллаша.

«Любезный граф, — говорилось в ней, — я сделала сегодня относительно вас непростительную глупость. Стыжусь за нее и желаю как можно скорее примириться с вами. Мы всегда были добрыми друзьями; поэтому забудем маленькую размолвку, тем более что обоюдный мир для нас гораздо выгоднее ссоры. Приезжайте сегодня вечером получить следуемые вам деньги и миролюбиво протянуть руку душевно преданной вам

фон Д.».

Каллаш приехал около десяти часов вечера и из рук в руки получил от Бодлевского полновесную пачку векселей и процентных бумаг — все, что причиталось, по общим соображениям, на его долю. Баронесса была очень любезна и оставила его пить чай. О давишней размолвке не было и помину, и взаимные отношения по видимому отличались всегдашнею ненатянутостью. Бодлевский все строил планы и предположения, на кого бы теперь им повести совокупные атаки, и весело передавал графу разные смелые проекты. Граф тоже был очень весел и доволен — во-первых, полновесной пачкой, которую ощущал теперь в своем кармане, а во-вторых, тем, что вся эта размолвка окончилась так скоро и миролюбиво. Он с видимым удовольствием покуривал себе сигару, запивая ее, время от времени, глотками душистого чая. Веселая болтовня шла очень оживленно, не прерываясь ни на минуту. По какому-то поводу вдруг заговорили о клубах.

— Ax, кстати! — подхватил при этом Бодлевский. — Я, кажется, нынешним летом буду членом яхт-клуба! Рекомендую новое поприще! Они пусть упражняются себе на воде, а мы будем на зеленом поле; впрочем, для виду, я себе тоже хорошенькую шлюпку завел: по случаю недавно досталась очень дешево. Хотите, когда-нибудь отправимся, поглядим ее? — как бы мимоходом предложил он Каллашу. — Она у меня недалеко — тут же на Фонтанке, у Симеона, на садке держится.

— Ах, вот и прекрасно! Вечер такой чудный, тепло, хорошо! — подала голос баронесса, распахивая окно. — Что дома-то сидеть!.. Поедемте и в самом деле кататься!.. Мне от твоих слов вдруг пришла фантазия проехаться в лодке; заодно и шлюпку попробуем. Хотите, граф? — любезно предложила она Каллашу.

Тот согласился немедленно, признав фантазию баронессы отличной выдумкой, и вскоре все втроем отправились гулянкой к Симеоновскому мосту.

LII

ПОДЗЕМНЫЕ КАНАЛЫ В ПЕТЕРБУРГЕ

Над городом только что стала белая весенняя ночь. Половина неба охвачена была отблеском заката и серебристым пурпуром отражалась в гладкой, неподвижной Неве, по которой там и сям мелькали ялики и шныряли легкие пароходы. В воздухе не чуть было ни малейшего ветерка, так что вымпела висели без малейшего движения, а гул городской езды, вместе с топотом копыт о дощатую настилку мостов, отчетливо разносился по глади широкой реки. В синей высоте прорезался из-за дымчатого облачка бледно-золотистый серп месяца и слегка заискрил своим блеском длинный столб вдоль водного пространства. Откуда-то с зеленеющих островов доносились урывками звуки духовой музыки. Воздух дышал млеющим теплом и какою-то весенней чуткостью.

Шлюпка Бодлевского вышла из Фонтанки и плыла вдоль по течению Большой Невы, к Николаевскому мосту.

Пан Казимир справлялся за гребца и, полушутя, легко напирал на весла; Наташа, в круглой соломенной гарибальдинке, которая необыкновенно шла к ее выразительно-смелой физиономии, сидела на руле, а граф Каллаш помещался подле нее и лениво курил сигару.

— Славная ночь становится! — тихо проговорил он, как бы сам с собою, закидывая голову на синее небо. — Поехать бы теперь на взморье, на тоню, да так и промаяться до рассвета… Ей-богу, хорошо!

— Поэзия! — с легкой иронией улыбнулся Бодлевский.

— А что ж, вы станете доказывать, что нет ее? Ведь вот теперь бы, в этот час, по середине Невы — Господи, да разве это не хорошо?

— Хм… конечно, поэзия, да еще с особенным петербургским запахом, — в том же тоне возражал пан Казимир, не показывая ни малой наклонности к сентиментальным мечтаниям.

— Да! И в Петербурге есть она, — продолжал Каллаш, не смущаясь прозаическим настроением своего оппонента. — Помню я, еще чуть ли не с детства, одни стихи… И мне они невольно приходят на мысль, каждый раз вот в подобные ночи… Так вот и вылился в них весь этот город! Баронесса, — мягко заглянул он вдруг в лицо своей соседки, — не будете ли вы почутче да поотзывчивее этого тюленя? Я сегодня — и сам не знаю — совсем в особенном настроении. Все ваша фантазия виновата: зачем кататься поехали. Спойте нам песню! У вас ведь славный контральто.

— Не до песен, мой милый граф, не расположена я сегодня, — шутливо ответила Наташа, мельком бросив исподлобья на пана Казимира какой-то многозначительный и только им обоим понятный взгляд. — Говорите лучше ваши стихи, я стану слушать.

— Стихи… Да, это, говорю вам, хорошие, больные стихи; и, должно быть, они сложились в точно такую же белую ночь… Хотите — слушайте! — согласился он и, помолчав с минуту, как бы припоминая строфы, начал задумчиво и тихо:

Да, я люблю его, громадный, гордый град,

Но не за то, за что другие;

Не здания его, не пышный блеск палат

И не граниты вековые

Я в нем люблю: о нет! скорбящею душой

Я прозреваю в нем иное —

Его страдание под ледяной корой,

Его страдание больное.

Пусть почву шаткую он заковал в гранит

И защитил ее от моря,

И пусть сурово он в самом себе таит

Волненье радости и горя,

И пусть его река к стопам его несет

И роскоши, и неги дани, —

На них отпечатлен тяжелый след забот,

Людского пота и страданий.

— Недурно! — равнодушно процедила сквозь зубы баронесса, следя за всеми движениями лица увлекающегося графа и в то же время исподволь да исподтишка переметываясь взглядом с паном Казимиром.

— «Недурно»! — с легкой досадой возразил ей Каллаш. — «Недурно»! Да разве это настоящее слово? Разве может быть только недурно то, что далось