Мерелли продолжал трапезу, как будто не услышал слов жены вовсе. Кларина Маффеи бросила быстрый взгляд на графиню Аппиани.

– Так, вы говорите, договор с маэстро уже подписан? – обратилась она к Мерелли в попытке увести разговор в другую тему.

Мерелли кивнул.

– Он настолько тепло относится к нашей дружбе, – сказал он, не скрывая самодовольства, – что полностью доверил Ла Скала выбор и сюжета, и актерского состава.

Впечатленные гости обменялись взглядами.

– И что же вы выбрали в качестве сюжета? – спросил с неподдельным интересом синьор Маффеи.

– У меня есть два сезона для этого решения, – ухмыльнулся Мерелли.

Верди, действительно, вот уже месяц под любыми предлогами переносил свой выезд из Пармы, ведя все обсуждения предстоящей оперы, к великому изумлению венецианского театра, исключительно по переписке.

Просить Джузеппину сейчас прервать контракт, не дождавшись конца сезона, и следовать за ним, было немыслимо. Подобные решения дорого стоят репутации артиста. Да и попытки уговорить наконец вернувшуюся на сцену после стольких лишений подругу оставить ради него любимое дело были бы несправедливы до низости. Но и уехать от Джузеппины он был не в силах.

Всю его жизнь счастье появлялось лишь редкими, яркими, короткими вспышками, тонущими в нескончаемой череде потерь и расставаний. Сейчас, когда искреннюю трепещущую радость доставляла каждая минута, проведенная с любимой, маэстро был готов юлить и изворачиваться, лишь бы продлить свое пребывание рядом с ней.

Естественно, что в таких обстоятельствах работа над либретто с не имевшим опыта венецианским поэтом если куда и продвинулась, то скорее к нервному срыву Джузеппе, чем к написанию партитуры.

В один из дней, когда Верди получил очередной старательно, но совершенно ненадлежащим образом, доработанный стихоплетный труд, он, раздраженный до крайности, сидел на кушетке, постукивая себя по лбу, сосредоточенно пытаясь найти решение неразрешимой задаче. Джузеппина расхаживала по комнате, просматривая присланный из города каналов черновик либретто.

– Я понимаю, почему твой новый либреттист – признанный поэт Венеции, – пробормотала она, не отрываясь от бумаг.

– Чего явно недостаточно для построения грамотного либретто, – мрачно отозвался Джузеппе. Джузеппина понимающе кивнула.

– Какое существо может спеть большую каватину, дуэт, заканчивающийся трио, и целый финал подряд? – воскликнула она, перелистнув страницу.

– Какой-нибудь зверь из древнегреческой мифологии? – без капли веселья пошутил маэстро.

– И сто строк речитатива в третьем акте… – Джузеппина с изумлением подняла глаза на Верди.

– …усыпят любого зрителя, какую бы музыку я на них ни положил, – закончил за нее он.

Она сокрушенно вздохнула, положила рукопись на газетный столик, села рядом с маэстро и взяла его руку в свою.

– Джузеппе, милый, это зеленое, но довольно талантливое перо, – ласково проворковала Джузеппина, – Если ты обратишь его внимание на основные ошибки и повернешь его усилия в нужном направлении, это может волшебным образом превратиться в блестящее либретто.

– Немного науки и немного сердца… – задумчиво пробормотал Джузеппе, вспомнив слова великого Россини.

– Вот именно! – она пыталась поймать его блуждающий, задумчивый взгляд.

Какое-то время Джузеппе собирался с мыслями, а потом, сжав крепче ладонь Джузеппины и наконец посмотрев ей в глаза, промолвил:

– Без моего присутствия это зеленое перо даже близко не приблизится ни к чему талантливому.

Она мягко улыбнулась и нежно провела ладонью по его щеке.

– Сколь ни была бы мне ненавистна мысль о твоем отъезде… это мудрое решение.

– Значит, через три дня… – заключил он, – Я хочу еще раз услышать твое выступление, прежде чем уеду.

Готовясь к следующему спектаклю в гримерке, Джузеппина грустила об отъезде своего маэстро. До окончания сезона в театре Реджо оставались еще долгие полтора месяца. За недели, что Верди провел в Парме, Джузеппина уже привыкла к его ласкающему, восхищенному взгляду из ложи для особо важных гостей.

Она чувствовала на себе этот взгляд, и ей было под силу все, даже унять нудную, противную боль, которая все сильнее сжимала горло от спектакля к спектаклю. Когда Абигайль врывалась в храм во главе отряда воинов и предлагала своему возлюбленному спасение, если тот примет ее чувства, Джузеппина на каждом представлении бросала взгляд на маэстро, а он прикладывал ладонь к груди в знак взаимности их любви. Когда он был рядом, она чувствовала себя под защитой невесомых крыльев ангела-хранителя.

Конечно, Джузеппе будет ждать ее в Венеции. Он тактично не обсуждает с ней возможность участия в «Эрнани», потому что понимает, что график выступлений громкой премьеры в крупном театре ей не потянуть. Он пока не знает, что ей, похоже, не потянуть никакой график. Но она скажет ему об этом потом. Он будет уговаривать ее уйти сейчас, а она хочет еще немного попеть. Она будет петь, пока может. До конца сезона должно хватить сил, а потом можно отправляться в Венецию к любимому.

Так размышляла Джузеппина, поправляя макияж и прическу, когда внезапно почувствовала резкую боль в груди. Дыхание перехватило, она зашлась кашлем, прикрыв рот рукой. На белоснежной кружевной перчатке, одетой на ее хрупкую ладонь, осталось несколько капель крови. Джузеппина, побелев как полотно, смотрела на свою руку. Раздался стук в дверь.

– Пора, синьорина, – послышался из-за двери голос Саверио.

Казалось, дива вот-вот потеряет сознание, но когда она заговорила, голос ее звучал совершенно ровно и спокойно:

– Скажите им, мне нужно еще несколько минут.

Зал театра Реджо был полон людей. Под шквал оваций маэстро Верди появился в ложе для особо важных гостей и, несколько раз поклонившись, занял свое место. Зрители затихли, начался спектакль. Отзвучала увертюра, на сцене шла первая картина «Вива Набукко!».

Джузеппина стояла за кулисами и наблюдала за действием на сцене, ожидая своего выхода. Выражение ее лица было абсолютно спокойным, но дыхание и глаза выдавали панику. Саверио напряженно следил за своей госпожой. Он уже понимал, что что-то не так.

Пора. Джузеппина шагнула на сцену. Верди расплылся в улыбке полной предвкушения.

Перед первым оркестровым аккордом Джузеппина должна была взять высокую ноту. Дива набрала полную грудь воздуха и начала петь… Голос ее сорвался, даже не попав в нужную октаву.

В зале повисла смущенная тишина. Улыбка Джузеппе испарилась.

Джузеппина прикрыла шею рукой. Еще один максимально глубокий вздох. Набрав полную грудь воздуха она начала петь снова. Нота взята, она продолжала… Голос звучал чисто, идеально попадая в мелодию, однако, заметно тише, чем это было необходимо. Дирижер взмахнул палочкой и оркестр вступил.

Каждая попытка Джузеппины хоть чуточку прибавить громкость своего пения, отзывалась жестокой болью в груди, и голос предательски срывался с нужных нот.

Зрители обменивались полными претензий взглядами. Дирижер увел оркестр почти в пианиссимо,