Шрифт:
Закладка:
В общем, не так оказался гнусен Волосян, как у него получается казаться. Разве что временами, пытаясь научить Валентиныча уму-разуму, он непреднамеренно загоняет его в ещё большую депрессию. То про своё детство среди воров, притонов и "смотрящих" расскажет, чем только усилит у не прошедшего такую школу жизни Валентиныча чувство неполноценности. А то, желая подбодрить, примется говорить про каких-то пикап-гуру в стиле "Там смотреть-то не на что – маленький и плюгавенький, а подходит к самой красивой девушке и знакомится с ней!", отчего Валентиныч принимается горько плакать и ударяться головой об заборы, потому что понимает: до таких высот ему – как до шаолиньского монаха, бегающего по воде и прыгающего по тонким росткам двухметрового бамбука.
И вот с этим-то человеком мы и ходили по деревне – без цели и смысла. Ну, ладно, на берегу просто посидели и вдумчиво посмотрели в море. Да там вдоль берега женщин-то – одни 15-летние девчонки. Но в кафе, чай, женщины были, пусть и в небольшом количестве!
А у Валентиныча – ступор намерений. О чём с ними говорить? О чём вообще говорить с незнакомым тебе человеком? Как поддерживать в нём (в ней) интерес к своей ущербной личности?
Волосян уж и так, и этак. Давай, говорит, сделаем вид, будто я в этой деревне впервые. Давай, говорит, у них зажигалку попросим. Расслабься, – говорит, а то у тебя такое лицо, словно ты интегральное уравнение решаешь посредством сильно связанных графов и арккотангенсов. Расслабься, блять! Вот прямо сейчас – подходишь, и начинаешь нести всякую шелуху, а я вокруг прыгаю и поддерживаю, рекламирую тебя, не даю разговору утухнуть!
Но нет, в этот самый момент в голове у Валентиныча строится Стена, маршируют молотки и идёт дождь. И тестостерона не набирается даже на мысль о том, чтобы подойти. А набирается только на мысль "И вот нафига оно всё мне сдалось, а?"
Так и не подошёл ни к кому. Зато по пути домой такая злость разобрала! Да даже в 1998 году, когда я ходил по пятницам в ДК ЖД на дискотеку "Для тех, кому за тридцать", у меня и то больше смелости было! А ведь тогда я был тощий как оглобля – сейчас хоть немного мышц нарастил, и рыло стало монументальнее. А ведь тогда я и одеваться совсем не умел (сейчас тоже не умею, но в то время – это вообще был ужас и моральный террор)! А ведь тогда я с гордостью носил оставшиеся ещё со школы роговые очки, и ни одна сволочь мне не сказала, что это выглядит жалко; только появившаяся впоследствии в моей жизни жена заставила их поменять на нормальные! Да я вообще на свои фотографии того времени смотреть без содрогания не могу – нескладный, как Вуди Аллен, только хуже, потому что нелепо одетый и тощий, как рыба корюшка!
И – глянь-ка – именно в то время у меня что-то получалось, с кем-то знакомился! А сейчас – высокий, спортивный, нормально выглядящий, нормально одетый, без очков… И в ступоре! Что это, подкрадывающаяся старость или невидимый психологический барьер? И если со старостью ничего не поделаешь, то с барьером-то надо бороться! Вот прямо через силу брать его, и рушить. Через "не могу" – подходить к девушкам и нести всякую шелуху. Потому что в противном случае процесс будет токма усугубляться!
Ну, и мне от отчаяния придумался весёлый график.
– А чего это, – я говорю, – мы в "Расту" ходим в десять вечера, когда посетители только приходят, никто ещё не танцует, и все сидят такие же трезвые, как и мы? А давай, – говорю, – ляжем спать пораньше, а потом встанем в час ночи и пойдём! Они там уже будут пьяные, разогретые, танцующие медленные танцы… И тут мы – трезвые, и все в белом. Сыграем на разительном контрасте!
Ну, Волосян хоть для вида и согласился, но никуда, конечно же, не пошёл. Я ему в час ночи стучусь, а он мычит, ворочается и рассудительным голосом говорит, что здоровый сон ему ценнее.
(При этом утром он, конечно же, нифига не помнил. Почему, – говорит, – не разбудил? Гнусный карликовый парнокопытный свинопотам).
Короче, как и в далёком 1998 году, пошёл печальный Валентиныч на дЫскотеку один. В одно унылое рыло. И не знаю, пододвинул ли я сам что-то в мозжечке собственной решимостью, или просто так совпало, но только как пришёл, так сразу с одной девушкой и познакомился. "Привет, – говорю, – я Лёня, а тебя как зовут, я тебя ещё вчера заметил, какие планы на вечер, ну ладно, ещё поговорим". Пообщался, в общем – так, ни о чём, нормально.
И пошёл озираться дальше. А "Раста" полна самых разночинных уродцев. Все уже вдрызг – разумеется, им завтра на работу не идти, и они, будучи нормальными людьми, нажираются, как дикие природные свиньи. И к Валентинычу пристают. Слышь чо, – говорят, – ты откуда такой взялся, мы тут все местные, а ты никто. И руками в моё рыло уже тычут.
Вот как они определяют, что я чужой? У меня лицо слишком интеллигентное? Глаза испуганные? Лапки тонкие? Что? В чём дело-то?
И опять же, "местные" они все, ага. Девушка та в Хабаровске учится, а в деревню просто на каникулы приехала. Уродец тот – который на меня наезжал – тоже в Хабаровске уже лет 5 живёт… "Местные"! Да с учётом того, что я уже года четыре, как провожу в этой деревне 70% жизни, это я тут местный, а они понаехавшие!
Хорошо, знакомый механик вступился, а то бы меня там точно отпиздили, к этому дело всё и шло. И то этому механику потом ещё минут пять задавали вопросы, серьёзно ли он за меня отвечает, и впрягается ли за меня. Надо бы ему потом какой-нибудь добрячок сделать. Водкой, например, угостить. Как-нибудь. Потому что он хоть и не "ответил" за меня "всерьёз", но от вопроса грамотно ушёл и базаром отбился.
И ёлки ж ты палки, ко мне уже лет десять так не приставали! Я уж думал – всё, повзрослел, можно расслабиться. Хрен-то там, как оказалось.
