Исполнение «гражданского долга» не подразумевало особых размышлений. Во времена Брежнева ходил такой анекдот: работник избирательной комиссии ругает гражданина за то, что тот остановился почитать список кандидатов. «Я просто хотел узнать, за кого я голосую», – объясняет избиратель. «Сколько раз можно повторять, – отвечают ему, – голосование тайное!»37

Саддам Хуссейн был возмущен, узнав, что на организованном им референдуме в 1996 году его поддержали только 99,9 % проголосовавших. Он обвинил партийных организаторов кампании в том, что те не смогли убедить несколько тысяч иракцев проголосовать «за»38.

Подобные электоральные процедуры не имели ничего общего с избранием руководителей страны. Они преследовали другие цели. Во-первых, как и парады, и демонстрации, они прославляли режим и олицетворяли провозглашаемое диктаторами единство с народом. Советские выборы были праздником с «фейерверками, воздушными парадами и фестивалями»39. В провинциальном городке Рыбинске в день голосования в 1963 году избиратели могли посетить ни много ни мало 135 концертов40. В Габоне президентские выборы были чествованием главы государства в буквальном смысле слова: голосование, проводившееся раз в семь лет, президент Омар Бонго назначал на день своего рождения41.

Выборы работали и как пропаганда, особенно в отношении более доверчивых сочувствующих режиму иностранцев. Ведущие западные интеллектуалы славили сталинскую конституционную реформу 1936 года, предоставившую гражданам всеобщее избирательное право при тайном голосовании42. По мнению британских социалистов Сиднея и Беатрисы Вебб, реформа превратила СССР в «самую демократическую в мире страну всеобщих и равных возможностей»43. Бывший президент Танзании Джулиус Ньерере возглавлял страну 21 год, переизбиравшись четыре раза на безальтернативных однопартийных выборах, в том время как в его тюрьмах сидели сотни политических заключенных44. Несмотря на все это, президент Билл Клинтон называл Ньерере «прогрессивным лидером движения за свободу и самоуправление в Африке»45.

Бутафорские выборы наперекор принципам демократии превратились в инструмент контроля над гражданами. На демократических выборах избиратели оценивают лидеров своей страны. В диктатурах страха лидеры страны оценивают избирателей. Человек, отказавшийся поддержать единодушный выбор сограждан, объявлялся «врагом народа» и подлежал «аресту или ликвидации»46. Удивительно, но некоторые советские избиратели все же оставляли на бюллетене неодобрительные отзывы, например: «ты свинья», «лизоблюд», «тявкаешь, как собака» и «нам нужно мясо, а не депутаты». Таких инакомыслящих выслеживали графологи КГБ47. Позднее санкции стали мягче, но даже во времена Брежнева непроголосовавшие студенты исключались из вузов, что ставило крест на их карьерных устремлениях48.

А еще на бутафорских выборах проверялась компетентность исполнителей49. Становилась видна эффективность, с которой госслужащие на местах обеспечивали голоса. Конечно, странно – и потенциально рискованно – использовать выборы для оценки качества бюрократии. Если бы у избирательного процесса не было никаких других целей, возможно, диктаторы предпочли бы соревнования между чиновниками за неполитические показатели. Например, в Китае госслужащих оценивают по региональным темпам роста и другим подобным индикаторам, а коррупцию выявляют по постам в Weibo (китайском Twitter)50. Но раз у диктаторов находились другие причины проводить выборы, такая своеобразная аттестация бюрократии на местах была дополнительным плюсом.

Случайно или намеренно, но иногда это давало гражданам временный рычаг во взаимодействии с властью. В коммунистических странах после сталинизма граждане использовали предвыборный период, чтобы получить потребительские товары, добиться капремонта жилья и других услуг51. В Кении в 1970-е, в Египте при Мубараке и в других странах членам правящей партии разрешалось конкурировать друг с другом на выборах в законодательный орган. Это стимулировало кандидатов вкладывать средства – в том числе из собственных карманов – в кампании с целью добраться до более сочных плодов, растущих на верхушке политического дерева52. А оппозиционным партиям иногда позволялось символически присутствовать в парламенте. Более азартные автократии – например, Фердинанда Маркоса на Филиппинах или Институционно-революционной партии (ИРП) в Мексике, – шли дальше, позволяя независимым кандидатам баллотироваться в президенты при условии, что те проиграют.

Конечно, если допустить оппозиционного кандидата или партию до выборов и затем одержать над ними сокрушительную победу, политические соперники будут деморализованы. Даже если из окончательных итогов будут торчать уши действующей власти, цифры произведут нужное впечатление. По мнению политолога Беатрис Магалони, колоритные избирательные кампании, массовые демонстрации и супербольшинство создавали «публичный образ непобедимости» лидерам мексиканской ИРП53. Амбициозные региональные начальники убеждались, что должны поддерживать партию, иначе у них ничего не выйдет. Противники режима среди военных тоже два раза подумают, прежде чем порывать с режимом. Барбара Геддес с соавторами показала, что диктаторы, которые проводят полуконкурентные выборы, реже сталкиваются с попытками переворотов54.

Диктаторы старой школы и не думали отказываться от власти. «Мы не отдадим свою страну за какой-то крестик в бюллетене, – предостерегал зимбабвийский диктатор Роберт Мугабе в 2008-м. – Что может шариковая ручка против винтовки?»55 И все же некоторые автократы, включая Мугабе, периодически шли на риск и разрешали настоящим оппозиционным партиям участвовать в выборах. Кто-то поступал так от отчаяния, опасаясь прекращения поставок западной помощи. Другие надеялись таким образом предотвратить мятеж. Политическим противникам автократов, планирующим вооруженное восстание, многопартийные выборы предлагали мирную – хотя и неширокую – дорогу к власти. Шансы победить были невелики с учетом того, что все рычаги устрашения и фальсификаций оставались в руках действующей власти. Но и тогда сюрпризы были возможны. Проигрыш на избирательном участке – небольшая неприятность для претендента на власть в сравнении со смертью в случае неудачной попытки переворота, поэтому многим участие в выборах казалось стоящим делом56.

Как и другие политические явления, выборы при диктаторах страха были чреваты применением силы. Сталинский «Большой террор» 1930-х «шел под лозунгом расширения демократии»57. Как мы видели во второй главе, считалось, что казни контрреволюционных «злодеев» и «извергов» полезны для поддержания тонуса избирателей58. Мугабе держал свою винтовку заряженной на случай, если шариковая ручка начнет своевольничать. После того как на президентских выборах 2008 года кандидат от оппозиции добился проведения второго тура, Мугабе устроил кампанию «электоральной чистки», в ходе которой были убиты больше 100 лидеров и сторонников оппозиции59. Его соперник заявил о снятии своей кандидатуры.

Но чаще всего насилие не было на виду – так было спокойнее. Как писал Филипп Шмиттер о диктатуре Салазара в Португалии, выборы действовали на общество «как наркоз»60. В конце длинного дня голосования буфет закрывался, музыканты убирали инструменты, все расходились по домам.

ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЕ МАНИПУЛЯЦИИ

Для диктаторов обмана, таких как Чавес