– Ты еще спрашиваешь? Я все люблю.

– Хорошо, – серьезно кивает и продолжает, – утром, если не просплю, могу драников сделать. Или лучше простых оладий? Как думаешь?

Я смотрю на нее ошалевший и дурной от счастья.

– Я думаю, мне надо срочно на тебе жениться. Что скажешь?

Темные брови вопросительно изгибаются.

– Это предложение?

На секунду замолкаю, а потом твердо произношу:

– Да. Самое, что ни на есть официальное.

– Ты уверен?

– Ага. Я хочу с тобой вот это вот: в болезни и здравии и пока смерть не разлучит нас.

– Считаю своим долго предупредить, что я очень ревнивая, и что «смерть разлучит нас» может произойти очень быстро, – произносит как бы невзначай, рассматривая свои идеальные ноготки, – а еще я чертовски умная, и меня не провести банальными отмазками, типа не виноват я, она сама пришла. Или печальным: не знаю, как это получилось. Или наивным: клянусь это было первый и последний раз. А уж если услышу: это не то, что ты подумала, то одним мужем на земле в тот же миг станет меньше.

Страшная женщина.

– Никаких отмазов. Клянусь.

– И, кстати, следопыт я отменный. Меня не убедишь, что пятно на воротнике рубашки – это малиновый соус, которым ты поливал блинчики в столовой. А чужая длинная волосня, намотанная на хрен, появилась там случайно и совершенно неведомым образом. И я никогда не поверю, что царапины на спине от того, что ты решил почесаться об грабли.

– Торжественно обещаю. Никаких грабель, метелок и прочего инструментария. И малиновый соус я не люблю.

– Смотри у меня, – грозит пальцем.

– Ну, все. Запугала, – смеюсь, едва сдерживаясь от того, чтобы не поцеловать ее.

Ну какие другие девушки? Я не мог на них смотреть, когда еще считал Верку невестой Матвея, а теперь и подано. У меня голове только она. В сердце только она. В остальных местах тоже.

– Я просто была обязана предупредить тебя о том, что обманывать Верочку крайне травматично. А то как-нибудь открою бардачок, а там трусы женские. И все. Хана Андрюше.

Хоп! И открывает бардачок.

Хоп! Блядь. А там реально трусы.

Я аж руль от испуга выпустил и чуть в дерево не выпахался, каким-то чудом успев затормозить в полуметре от него.

– Та-а-а-ак, – тянет она.

– Вер…

От ее голоса у меня руки моментально становятся ледяными, а спина потной. И кажется, что кадык сейчас вывалится, настолько яростно он дергается внутри.

– Цыц! – лезет с свою сумочку, достает оттуда острозаточенный простой карандаш. И подцепив кончиком трусы, вытаскивает их наружу.

Медленно подносит их чуть ли не в плотную к моему лицу и, что самое страшное, молчит. Смотрит.

Я пытаюсь сообразить, что это за херня, но в голове ни одной мысли. Страшно – просто капец как. И не оттого, что может этим карандашом глаз выколоть, а оттого, что все кончится, едва успев начаться.

И что я делаю? Правильно! Произношу коронное мужское:

– Это не то, что ты думаешь.

Бляяяяя…

Ее и без того темные глаза становятся практически черными.

– У тебя есть минута на объяснение. Или я стану вдовой, даже не успев примерить белое платье.

– Я…пони…– даю петуха, замолкаю, – пони…

– Пони?

– Понимаешь, – силой выдавливаю из себя, – я хотел сказать, понимаешь…

Она качает головой и безжалостно припечатывает:

– Сорок секунд осталось.

– Вер!

– Тридцать пять!

Откуда у меня в машине трусы? Я не понимаю. Та девка, которую я тогда подцепил в баре, а потом продинамил? Нет. Она точно на фиг в труселях пошла. Я их видел, когда она из тачки вылезала, раскорячившись, словно паучиха. И не было у нее никакой возможности забраться на переднее сиденье и оставить презент в бардачке.

Больше никого кроме злюки в машину не сажал. И вообще, я не любитель чпокаться в машине. Если только это не Верочка. С ней – где угодно. Хоть в машине, хоть в лифте, хоть где. Но судя по ее убийственному взгляду секс нам больше не грозит.

Да откуда взялись эти идиотские труселя?

– Двадцать секунд… Крапивин, ты сам у себя воруешь время.

И тут меня как громом поразило. Я вспомнил, откуда они. И чьи. И это, блин, еще один самый позорный позор в моей позорной жизни.

– Вер…ты только не волнуйся.

– Десять секунд, – в ее голосе звенит сталь, – так, чьи это трусы Андрей? И как часто ты катаешь девиц в своих машинах, раз они так щедро делятся с тобой нижним бельем?

– Это твои трусы, – произношу и на всякий случай отодвигаюсь от нее подальше.

Ну мало ли. Вдруг решит меня этим карандашом заколоть. В ее руках даже такая безобидная вещь кажется страшным оружием.

– Хорошая попытка, но нет. Мои на мне. Я в них была до того, как скакала на тебе, и после тоже.

– Они там появились не сегодня, – сконфуженно тру щеку. Хоть бы град какой-нибудь начался или пришельцы прилетели, чтобы отвлечь эту фурию.

– Ты меня за дурочку держишь? Хочешь сказать, что я подкинула тебе трусы и забыла об этом?

– Ты их не подкидывала, – кажется моя морда начинает краснеть, – я их спер у тебя. Когда первый раз в гостях был. Помнишь, дождь? Я сырой, в ванной, ты принесла мне полотенце и футболку с мопсом.

– И?

– И на батарее висели твои трусы. Честное слово, я их только посмотреть взял. На секундочку, но не успел вернуть на место. Ты постучалась, и я в срочном порядке запихал их в карман. А потом забыл вернуть, – говорю и чувствую себя конченым придурком. Морщусь.

Идиот, блин. Мало мне было позора с голыми мудями в парке, так теперь еще и это.

Вера смотрит на меня, как на умственно отсталого. Потом берет трусы в руки, растягивает их во всех направлениях, проверяет неотрезанную этикетку.

Снова смотрит на меня:

– Вот, скажи мне Андрюшенька, ты всегда такой дурной, или по каким-то особенным датам? Ну может звезды должны как-то по волшебному расположиться, или магнитная активность на солнце скакнуть? Или затмение?

Сворачивает трусы и убирает их в сумку. Вроде не злится. Но молчит, и это просто вымораживает.

– Вер, ну скажи, что ты мне веришь! Я знаю, что звучит глупо, но это правда твои трусы.

– Я знаю! – припечатывает она, – Я их покупала в честь устройства на новую работу. Они три тысячи, между прочим, стоили! Я когда за них платила, плакала от жадности, и даже надеть не успела! Постирала, повесила сушить и все. Весь дом