звездами иногда освещаемая. Но продолжал он гнать звездолет в полумраке, потому что любил принцессу. В отличие от прочих, либо на приданое из трех с половиной созвездий зарившихся, либо из спортивного интереса на конкурс записавшихся.

Долго звездолет погружался в бездну, где морозы в тысячу градусов ниже нуля, а те звезды, что еще не замерзли, светят так тускло, что и трубку от них не раскурить. Любовь ум обостряет и волю к борьбе, и догадался принц: Снежная Ель растет там, где холода вовсе уж немыслимые. Не зря она Снежной названа.

Хватало препятствий: бросались на звездолет ледяные драконы, антенны откусили и дюзы изгрызли, крошился металл от лютого холода, и даже верный лазерный меч в ледышку превратился, и пользы от него не стало. Понемногу замерзали приборы и из строя выходили, но шел и шел звездолет вниз: сердце смелое и любящее не замерзает…

…Стража на королевском космодроме сперва решила, что какой-то нищеброд милостыню просить прилетел, и уж было взашей гнать собралась. Потому что звездолет, на посадку шедший, и кораблем-то назвать не рискнули: так, лохмотья железа, бог знает каким чудом не развалившиеся, а реактор – тот и вовсе к корпусу перевязью от меча приторочен. И бросилась было недремлющая стража вытолкать нахала, но вышел из корабля, шатаясь, человек в клочьях скафандра некогда богатого. И мириадами крохотных радуг отразились лучи прожекторов космодромных в прозрачных, как хрусталь, ветвях дерева, что человек в руке нес. В ветвях Снежной Ели.

Ну а потом? Да традиционно. Был новогодний бал в тронном зале, посреди коего Снежная Ель невыразимо прекрасно сверкала. И король от радости пыжился, предвкушая, как ему теперь короли соседние завидовать станут: ведь ни у кого больше такого нет! И свадьба была. Вот только надул король зятя – вместо трех с половиной созвездий, что обещал, подсунул одно, да и то самое маленькое, из пяти звезд вроде тех, что на иных гербах. Но какое это имеет значение, если любишь? Да и короли свои обещания только в сказках честно выполнили, а наша история, если астрономам верить, в самом деле произошла то ли далеко-далече, то ли поближе, то ли давным-давно, то ли вчера. А может, только еще случится: в новогоднюю ночь ведь все возможно. А если любишь, тем более.

Впервые опубликовано 31 декабря 1982 года

Он же – неизвестный гений

– Вот, пожалуйста, – сказал он и протянул мне папку – картонную, потрепанную, с оторванными завязками. – Только вот почерк у меня, да и написано сорок лет назад…

– Ничего, – сказал я. – Для него это не имеет ровно никакого значения. Спасибо, вы нам очень помогли.

– Не за что. Я думал, это вообще никогда не понадобится… До свидания.

– До свидания.

Он пересек залитую солнцем комнату и закрыл за собой дверь, возвращаясь к своему старому электрическому чайничку и толстому ленивому коту со странной кличкой Шлопс. Я пробежался по клавишам «Джонса» и один за другим стал закладывать в прорезь ввода пожелтевшие листки, исписанные мелким неразборчивым почерком. Опустил последний, и «Джонс» принялся перерабатывать каракули Степанова, переводить их на свой родной и единственно понятный язык нулей и единиц. Это должно было занять минут шесть-семь, и у меня осталось время посидеть на подоконнике с чашечкой кофе. Кофе бесподобно варит Аганян и скрывает рецепт не менее твердокаменно, нежели американцы состав своего коричневого порошка, из которого получают кока-колу. Ребята из отдела Колычева пытались разгадать секреты Аганяна с помощью своего компьютера, но ничего у них не вышло – супер, варьируя и логически размышляя, преподнес им три миллиона сто сорок восемь тысяч пятьсот шесть способов приготовления, и не нашлось смелого человека, который согласился бы убить полжизни на эксперименты.

Но не будем отвлекаться. Начнем с того, что среди всего уникального литература, вернее, писатель как таковой – самое уникальное явление, какое только существует во Вселенной. Законы, управляющие развитием общества или, например, истории в литературе неприемлемы. Ну да, разумеется, Шолохов мог написать «Тихий Дон» или «Поднятую целину» только в СССР, только в советское время, но для того, чтобы их написать, требовался, кроме России и советского времени, еще и Шолохов.

Предположим, что Попова или братьев Райт никогда не существовало в истории техники. Умерли в детстве, утонули, попали под лошадь, застрелились от несчастной любви или вообще не родились – и что же? Радио или самолет изобрел бы кто-нибудь другой, быть может, позже, но изобрел бы. Обязательно. Мы знаем, что бывали случаи, да и сейчас такое случается, когда два человека, не зная друг о друге, почти в одно и то же время изобретали одно и то же. Мы знаем о полуграмотном портном, самостоятельно составившем таблицу логарифмов, не зная о том, что она уже составлена. То же самое было с фотографией, телефоном, кинематографом, велосипедными шинами и многим другим – в разных местах одновременно работали разные изобретатели, и тот, кому больше повезло, становился первым.

В литературе такое невозможно. Самый бездарный, самый плохой писатель уникален, что же тогда говорить о гениях? Их появление – результат слепой игры случая. Если бы Лев Толстой погиб в Севастополе, а Горький во время босяцких странствий по России, если бы Хемингуэй был не ранен, а убит тем снарядом, того, что написали они, не мог бы написать кто-нибудь другой. Что-то похожее, что-то на ту же тему, но не «Война и мир», не «Мать», не «Острова в океане»…

И наоборот. Пушкин и Лермонтов убиты на дуэли, Ричард Хьюз успел написать два романа из задуманной тетралогии, Томас Вулф умер от пневмонии в неполных сорок лет, Байрон – от лихорадки в тридцати шесть, Лорка расстрелян фалангистами, Маяковский и Есенин погибли молодыми. Бальзак, Чехов, Джек Лондон, Марло, Стивенсон, Гашек, Джалиль, Чапыгин, Шукшин, Куваев – бесконечный список тех, кто ушел из жизни, полный нереализованных планов…

Мы примерно знаем, как и чем должны были завершиться похождение бравого солдата Швейка, «Сент-Ив» дописан Квиллер-Кучем, но это не то, мы никогда не узнаем, что сделал бы сам автор со своими героями. Автор мертв. Ни один человек на Земле не дописал бы книгу, как дописал бы он сам, и не напишет новую. Получается, что в одном-единственном случае солипсисты правы: со смертью писателя исчезает Вселенная, которую видел и мог рассказать о ней другим только он.

В связи с этим возникает проблема Великого Неизвестного Писателя. Во многих странах есть Могилы Неизвестного Солдата, но это совсем не то – у каждого