— Я знаю твой разговор в уединённой обстановке, — возмущённо перебивает она полушёпотом, и щёки заметно краснеют.

Помнит, значит, наш последний разговор в институте! Ну а чего? Отлично поговорили, на мой взгляд…

Я бы и еще не отказался, но сначала…

— Надо поговорить, Катюш. Спокойно. Ты поверила… Ты почему-то поверила Кошелю. Почему? Ты не думала, что он просто завидует? Что он это все говорит специально? А еще не думала, что тебе не надо сейчас волноваться? Если беременная?

Катя демонстративно закатывает глаза.

— Никакого ребёнка, Кирсанов, быть не может.

— Это ещё почему?

— Да потому что я…

— Кирсанов! — неожиданно разрывает наш интим знакомый голос.

Разворачиваюсь, киваю Максиму Викторовичу, куратору, ведущему мой диплом.

Нарисовался здесь так не вовремя, надо же!

— Прошу извинить нас, Катенька, — по-свойски обращается к Кате препод, — у нас тут небольшой приватный разговор… Но я подожду!

— Нет-нет, Максим Викторович, ну что вы! — Катя торопливо и с немалым облегчением на лице отходит в сторону, а мне только и остается, что бессильно наблюдать за этим.

Силой я ее тормознуть сейчас не могу, не на глазах куратора!

А тот доволен, тянет меня в сторону:

— Минутка выдалась,— вот вечно он счастливый, позитивный такой, что даже напрягает, — пошли быстрее, заглянем ко мне, нужно перетереть соль.

Он, как и многие преподаватели, говорит немного странно и образно. Сленг такой своеобразный. Для моего препода, соль - это суть. Значит, в дипломной работе в целом всё удачно, сейчас внесём некоторые коррективы, и Добби свободен.

В другое время я бы обрадовался, но сейчас он дико не в тему.

Деваться некуда, топаю за Максимом Викторовичем, оглянувшись контрольно на Катю.

И вижу такую картину, которая реально пугает даже, а не просто напрягает…

Потому что пугаюсь я своей реакции на увиденное.

Впервые за всю свою жизнь я хочу убить.

Вот прямо сейчас, кинуться и грохнуть урода.

Катя Мищенко стоит у аудитории и улыбается Кошелеву. А тот ей.

Сжимаю челюсть до спазмов, ощущаю боль в ладонях. С удивлением смотрю на совершенно белые костяшки пальцев, сжатых, скрюченных…

Нихера себе…

Я от греха подальше отворачиваюсь от воркующей парочки, слушая веселого своего куратора и старательно пытаясь переключиться с желания убить хотя бы на месть. Ярость.

Ладно, можешь шушукаться сколько хочешь, маленькая зараза.

Я с тебя потом за это спрошу.

Серьезно. Во всех позах… Ракурсах… Локациях…

Фух, вроде, полегче становится…

Глава 32

Глава 32

Я, вообще, это местечко присмотрел давненько.

Еще на первом курсе учился, шёл случайно по коридору, а из этой бытовки на третьем этаже парочка вывалилась, с распаренными и счастливыми физиономиями.

Потом оно, конечно, забылось, а тут внезапно вспоминается, момент потому что подходящий.

После двух пар, которые пролетают в бешеном темпе и вообще никак не отражаются в сознании, так как мысли не здесь, а рядом с одной несговорчивой лаборанточкой, заглядываю в ту самую, присмотренную еще несколько лет назад, бытовку.

Мне везет, или кто-то на небесах наконец-то решает, что надо бы чуть-чуть помочь пацану, а то совсем ведь жопа по большинству фронтов, потому что помещение это открыто, а на старом, еле стоящем столе, за каким-то хреном затащенном в подсобку, лежит ключ. Похоже, уборщица забыла, или вообще не брала его отсюда. Кому тут мотаться, в дальнем крыле института?

Ключ я прибираю, видя в этом расположение богов. Оно, может, и нехорошо чужое брать, но я же не навсегда. Попользуюсь и положу на место.

Мне надо.

А то вдруг Катя решит соскочить, и мы не доберёмся до нормальных условий.

У меня безвыходная ситуация, короче, все средства хороши.

До лаборатории рукой подать, Кошелев опять исчезает из института после двух пар, хорошо, хоть один.

Не знаю, что бы я делал, если б с Катей вдвоем они свалили… Все мирные намерения по одному месту пошли бы, без вариантов.

Но Кошель уехал, а Катя на месте, в лаборатории трется. В этот раз вместе с Бехтеревой, так что уединения нам не светит.

Ну, ничего, я терпеливый, подожду…

Катя выходит из кабинета первой, профессор остается там еще, о чем-то громко говорит по телефону.

Увидев меня, Катя замирает на месте, глаза эти ее опять огромные, за линзами увеличивающими… Ну чисто мышка-норушка, выползшая из норки и наткнувшаяся на кота.

Вроде, и ситуация дерьмовая, а тянет улыбнуться.

Не считаю нужным ограничивать себя, скалюсь радостно, подхожу к ней и молча тяну за руку в нужном мне направлении.

А то никакого привата тут, в институте. То Бехтерева мешает, то куратор мой, то залетные студенты, которым вечно все надо не вовремя.

Оглядываясь по сторонам, миную камеру наблюдения на верхнем этаже, тащу Катю за собой.

И, честно говоря, все это время ожидаю услышать сакраментальное: «Кирсанов, что ты себе позволяешь?», и даже готовлюсь отвечать и убеждать, но Катя опять удивляет. Молча семенит следом, нисколько не сопротивляясь. Офигеть. Может, все обдумала и тоже хочет поговорить? Все точки над i расставить и тому подобное?

Дотаскиваю её до этой заветной двери.

Открываю замок, завожу, включаю свет внутри.

Катя оглядывается, ежится немного. Ну да, обстановка для бесед не особо располагает. Грязновато, пыльновато…

Стоят полки с инвентарём, дальше бытовая химия, вёдра, тряпки. Резиновые изделия в виде перчаток.

Тусклая лампочка на высоком потолке отвечает за интимную атмосферу.

Закрываю замок, поворачиваюсь к Кате, смотрю, решая, с чего начать. Наверно, с самого больного и насущного?

Катя смотрит спокойно, изучающе даже. И меня снова прошибает каким-то внутренним ощущением неправильности ситуации. Моя нежная лаборанточка не должна так смотреть! Настолько холодно, тяжело даже…

Но вопрос гложет, не дает покоя, а потому я, не отрывая напряженного взгляда от Кати, делаю шаг вперед, заставляя ее попятиться и упереться задом в кривой шатающийся стол.

— Во что ты играешь? — спрашиваю без прелюдий, — и со мной, и с Кошелевым?

Сам внимательно отслеживаю реакцию, жду, может, отведенного взгляда, заминки…

А Катя снимает очки и спокойно смотрит мне в глаза.

Неправильно! Неправильно смотрит! Ведет себя неправильно!

— Никита, ты от меня что хочешь? — голос ровный,