В противоположность этому христианство помещает нас в одно и то же время в целый ряд различных измерений; мы, если можно так выразиться, вмещаем в себя Бога и весь мир. Мы плачем с плачущими и в то же время ликуем с ликующими; мы трепещем (тут меня как раз снова прервала воздушная тревога, а теперь я сижу на улице и греюсь на солнце) за нашу жизнь, но вместе с тем мы должны одновременно обдумывать такие вещи, которые для нас куда важнее нашей жизни. Как только нас, например, во время воздушного налета уводит в сторону, противоположную заботам о собственной безопасности, – скажем, выпадает задача распространять вокруг себя спокойствие, – ситуация всецело меняется; нельзя сказать, что жизнь втискивается тут в одно-единственное измерение, напротив, она остается многомерной и полифоничной. Насколько освобождающе действует возможность мыслить и в мыслях сохранять многомерность. Я взял здесь почти что за правило в тех случаях, когда народ дрожит от страха перед налетом, говорить только о том, что такая воздушная атака для малых городов была бы не в пример опаснее. Нужно вырывать людей из однолинейного мышления как бы для «подготовки» или «создания почвы» для веры, хотя в действительности только сама вера делает возможной жизнь в многомерном пространстве и так позволяет нам, несмотря на авианалеты, отпраздновать и эту Троицу.

Поначалу я был чуть ли не озадачен, а может быть, даже расстроен, не получив в этот раз на Троицу ни одного письма. Тогда я сказал себе, что это, пожалуй, добрый знак того, что обо мне не беспокоятся; но ведь в человеке живет какое-то неистребимое чувство, так что ему как бы даже хочется, чтобы другие – хоть капельку – поволновались из-за него.

Книга Вайцзеккера о «физической картине мира» меня захватила. Мне еще раз стало абсолютно ясно, что мы не имеем права использовать Бога как аварийный выход для нашего несовершенного познания; если в таком случае (что вытекает с объективной необходимостью) границы познания постоянно раздвигаются, то вместе с ними так же постоянно оттесняется и Бог, Который, так сказать, пребывает все время в отступлении. Наша задача – найти Бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем; Бог хочет быть постигнутым нами не в нерешенных вопросах, а в решенных. Это справедливо для взаимоотношения Бога и научного познания. Но это также относится и к общечеловеческим проблемам смерти, страдания и вины. В наши дни создалась ситуация, когда и для таких вопросов имеются человеческие ответы, которые могут совершенно не учитывать Бога. Люди фактически справляются с этими вопросами без привлечения Бога (и так было во все времена), и просто не соответствует истине мнение, что только христианство имело для этого решение. Что касается понятия «решение», то, напротив, христианские ответы столь же неубедительны (или столь же убедительны), как и остальные решения. Бог и здесь не является аварийным выходом из затруднительных положений; Бог должен познаваться не на пределах наших возможностей, а в гуще жизни; Бог хочет, чтобы Его познавали в жизни, а не только в смерти; в здоровье и силе, а не только в страдании; в делах, а не только в грехе. Основание для этого заключено в откровении Бога в Иисусе Христе. Он – средоточие жизни и пришел к нам совсем не для того, чтобы отвечать на нерешенные вопросы. Если исходить из средоточия жизни, то некоторые вопросы, как и ответы на них, просто отпадают (я имею в виду приговор о друзьях Иова!). В Христе не содержится никаких «христианских проблем». Но довольно об этом; меня как раз прервали.

30.5.44, вечером

Я сижу у себя наверху, в доме тишина, на улице еще поют какие-то птицы, а издалека даже доносится кукование кукушки. Эти долгие теплые вечера, которые я уже второй год провожу здесь, чем-то вредны для меня. Тянет на волю, и не будь я столь «благоразумным», можно было бы наделать глупостей. Может быть, становишься чересчур «благоразумным»? Когда в течение долгого времени абсолютно сознательно давишь в себе всякое желание, то возникают дурные последствия двух видов: либо внутри все выгорает, либо все накапливается, так что в один прекрасный день происходит чудовищной силы взрыв; можно представить еще один результат – всецело забываешь о себе; но я сам прекрасно знаю, что со мной не тот случай. Пожалуй, ты скажешь, что нельзя давить в себе желания, и ты, видимо, прав… И вот я нахожу прибежище в мышлении, писании писем… и запрещаю себе (для самозащиты) сами желания. Как это ни парадоксально звучит, было бы гораздо самоотверженней, если бы я не боялся своих желаний, а дал бы им волю, – но это очень трудно.

Сегодня по радио случайно услышал в санчасти песнь Сольвейг. Она меня по-настоящему взволновала. Ждать, храня верность, всю свою жизнь – это триумф над враждебностью пространства (т. е. над разлукой) и времени (т. е. над бренностью). Ты не согласен, что только такая верность делает счастливым, а неверность – несчастным?

Ну а теперь я иду ложиться – ночью, верно, опять не удастся поспать. Прощай!

2.6.44

…Про Песнь Песней я пишу тебе в Италию. Мне в самом деле хотелось бы читать ее как песнь о земной любви. Это, по-видимому, и есть наилучшее «христологическое» истолкование. О 5-й главе Послания к Ефесянам надо будет снова подумать. Относительно Бультмана ты, надеюсь, уже что-нибудь получишь, если письмо не пропадет.

5.6.44

Я кажусь себе глупым юнцом, скрывая от тебя, что меня здесь иногда тянет к поэтическим опытам. До сих пор я скрывал это… ото всех… Посылаю тебе сегодня стихотворение на пробу[22], во-первых, потому, что глупо иметь какую-нибудь тайну от тебя, во-вторых, чтобы у тебя в поездке оказалось для чтения что-нибудь неожиданное, и в-третьих, потому, что тема стихотворения тебе близка в настоящий момент, и в нем высказано кое-что из того, что тебе тоже, вероятно, приходит в голову. Для меня этот расчет с прошлым, попытка удержать его и обрести вновь, а главное, страх утратить его – почти ежедневное музыкальное сопровождение, на фоне которого проходит моя здешняя жизнь и которое временами (особенно после коротких свиданий, за которыми обязательно следует долгая разлука) превращается в тему с вариациями. Прощание, переживание прошлого (будь то час вчерашнего дня или прошедшие годы – и то и другое мгновенно сливаются) есть постоянно возвращающаяся задача, ведь ты сам написал как-то: прощанию учишься на редкость плохо! В стихотворении, которое я тебе посылаю, главное заключено в последних строках. Мне кажется, что они оказались чересчур краткими, а ты как считаешь? Как ни странно, но они сами собой получились рифмованными. Я написал все стихотворение за несколько часов и не отделывал его… При