Клим.

Желудок сводит болезненной судорогой. Хорошо, что не пришла в голову идея позавтракать, иначе на нервной почве выблевал бы всё, что съел накануне.

На часах около десяти, и я курю уже пятую сигарету, глядя из окна автомобиля на дощатый забор, возле которого припарковался. Акушерка, чтоб её, забралась в такую глушь, что насилу нашёл адрес даже с помощью навигатора самой последней модели.

Визит к ней – последнее важное дело перед тем, как я отправлюсь прямиком на собственную гибель.

Улица удивительно пустая, безжизненная. Будто бы где-то неподалёку случился локальный пиздец, и всем жителям пришлось срочно эвакуироваться. Лишь рыжий кот деловито прохаживается то в одну сторону, то в другую, карауля то ли мышь, то ли просто развлекается.

Когда табачный дым вместо удовлетворения вызывает тошноту, а горькая слюна собирается на языке, я выбрасываю окурок в чахлые лысые кусты, которые, в отличие от деревьев, вовсе не собираются обрастать изумрудом молодой листвы. Как моя жизнь – сожжённая дотла однажды. Только у меня ещё есть надежда что-то изменить. Разминаю затекшую от долгой поездки шею, хрущу суставами и выхожу из машины. Пора, чёрт возьми, решить и этот вопрос.

Круглая кнопка звонка шероховатая и истёртая сотнями прикосновений, но звук после нажатия раздаётся уверенный. Давлю пальцем, мысленно призываю удачу. Пусть с той стороны забора хоть кто-то отзовётся.

И удача, как это ни странно, поворачивается ко мне лицом: громко хлопает дверь и девушка интересуется, кто же там такой настойчивый.

– Мне нужна Екатерина Семёновна, – откликаюсь, и торопливые шаги приближаются.

Калитка скрипит, отворяясь, и невысокая женщина около шестидесяти смотрит на меня внимательно и требовательно. Всё-таки хорошо, что в нашем мире ещё остались люди, которые открывают дверь любому, кто в неё постучит. С ними проблем меньше.

– Я вас слушаю, – говорит, поправляя съехавшие на кончик носа очки в старомодной толстой оправе.

Когда ехал сюда, не знал, как выглядит акушерка, но сейчас, глядя на неё, понимаю, что именно такой её и представлял: припорошенные сединой волосы, собранные в аккуратный пучок на затылке, внимательные умные глаза, гусиные лапки морщинок и плотно сжатые тонкие губы. От женщины, несмотря на возраст, веет силой и уверенностью в себе.

– Меня зовут Клим Петрович Коновалов, –  представляюсь, а в ответ натыкаюсь на глухую стену, за которой решила отгородиться от меня акушерка.

Она пытается закрыть калитку, но я оказываюсь быстрее: хватаюсь рукой за тёплое дерево и для надёжности выставляю вперёд ногу. Неужели моя фамилия ей о чём-то говорит? Впрочем, моего отца многие знали, и о его смерти трубили тогда на всех перекрёстках.

– Молодой человек, я вызову полицию! – обещает звенящим от напряжения голосом, а в глазах полыхает то ли растерянность, то ли страх.

– Екатерина Семёновна, я вам не враг. Поверьте, не враг. Просто задам несколько вопросов и всё. Меня даже в дом приглашать необязательно.

Страх сменяется замешательством, а после мелькает любопытство.

– Касается вашей профессиональной деятельности, – дожимаю. – Мне действительно очень нужно. Просто послушайте, это не трудно.

– Как там вас? Клим? Зачем вы приехали? Я давно уже не работаю, теперь отдыхаю и лишь иногда даю частные консультации. Вы не похожи на беременную женщину, – уголки губ дрожат в слабой улыбке, снисходительной, немножко надменной. – Я когда-то знала вашего отца, он был порядочным человеком, многое сделал для городской больницы, в которой я тогда заведовала отделением. Но с вами нам не о чем говорить.

В её броне видны прорехи, хоть и слабые пока. И я знаю, что смогу её продавить. Но не хотелось бы прибегать к радикальным методам. Хотя бы в память об отце, который мечтал, что из меня вырастет приличный человек.

– Мне нужна информация. И я готов за неё заплатить любую цену. – Обвожу рукой не самый надёжный забор, взмахиваю за спину, где пустынная улица тонкой кишкой тянется до заброшенных полей. – Всего несколько вопросов.

– Да что вам нужно-то от меня? – не выдерживает, хотя и не теряет самообладания. Всего лишь слегка повышает тон, но мне достаточно, чтобы понять: ей есть, что скрывать.

– Двадцать шесть лет назад вы принимали роды у Нечаевой Тамары. Помните такую?

Бабах! Если в чужих глазах можно увидеть, как взрывается личная Вселенная, это, наверное, выглядит именно так.

– Нет, не помню, – решительно качает головой и снова порывается закрыть перед моим носом дверь. – Нашли о чём спросить! Двадцать шесть лет, надо же такое придумать.

За спиной свистят тормоза, хлопают дверцы автомобиля, но я делаю знак рукой, чтобы охрана оставалась на месте.

– Да не дёргайтесь вы. У меня нет цели вас пугать или причинять вред, – говорю, но Екатерина Семёновна всё равно стремительно бледнеет. – Не надо бояться. Это просто охрана, они безобидные.

Она смотрит мне за спину и шевелит губами, будто пытается что-то сказать, но речь отняло.

– Просто вспомните, это важно, – говорю и толкаю калитку, которую уже не так крепко держит Екатерина Семёновна. – Двадцать шесть лет назад. Тамара Нечаева. Сложные роды, она так до конца и не оправилась. Ну?

Маму Бабочки я помню плохо: она много болела и через несколько лет после рождения единственной и горячо любимой дочери умерла. Нечаев так и не женился, хотя о его шалавах и временных спутницах жизни трепались все кому не лень. Моя мать часто вспоминала Тамару – они дружили ещё со школы, после учились вместе в ВУЗе и одновременно познакомились на каком-то празднике со своими будущими мужьями. Елейная херня, романтика, от которой в сухом остатке – пшик. Ну и мы с Бабочкой.

Екатерина Семёновна смотрит на меня и одновременно мимо. Словно решается на что-то, а я жду. Чутьё не подвело, и эта женщина действительно хранит в своём шкафу ни один скелет. Теперь главное – вытрясти тот, что поможет пролить свет на кое-какие странности, которых скопилось слишком много.